Виктор Вавич - Страница 119

119

встал. - Что конечно? Влезешь конечно или не влезешь конечно?

- Да никак нет, - Сорокин попробовал посмеяться.

- Ну вот, - сказал пристав с расстановкой, - никак нет. На стенку тыне влезешь, - пристав сел на кровать и взялся за сапоги. Сапог длинный,узкий, как самоварная труба, не пускал ногу, вихлялся, и пристав зломорщился.

- Позвольте подсоблю, - и Сорокин проворно кинул шапку на стул иподбежал. Он старался направить сапог.

- Да пусти ты... а, черт! - и пристав тряс ногой, стараясь дать ходуголенищу. - А, дьявол! Тьфу! - Пристав зло огляделся кругом, запыхавшись.

Сорокин пятился к двери.

Он шагнул уже в сени. Но вдруг остановился. Пристав перестал пыхтеть ислушал. Сорокин решительным шагом вошел снова в комнату, подошел к кровати.

- В чем мой грех? - крикнул Сорокин.

Пристав поднялся в одном сапоге, другой он держал за ухо.

- Грех мой в чем? - крикнул еще громче Сорокин.

- Да я тебе не судья, не судья, Христос с тобой, - скороговоркойзаговорил пристав.

- Не можешь сказать? Нет? - крепким солдатским голосом гремел Сорокин.- А нет, так к чему поношение? Поношение зачем?

Пристав краснел.

- Взятки кто брал? - Сорокин топнул ногой вперед. - Не я! Вот он крести икона, - Сорокин махнул шапкой на образа, - поджигательством я не грешен,сам ты, сам ты... - задыхался уж Сорокин, - сам ты... знаешь, сукиногосына, кто поджигает. Не знаешь? Сказать, сказать? Я двух арестантовпоставлю - они тебя в плевке, прохвоста, утопят! Господину прокурору! Что?Сам, стерва, на стенку полезешь! Полезешь! Ах ты, рвань! - и Сорокинзамахнулся фуражкой.

Пристав, красный, с ярыми глазами, мигом махнул сапогом, и сапогстукнул по крепкому плечу, отскочил, а Сорокин уж толкнул, и пристав сел сразмаху, и ахнула кровать. Сорокин уж ступил коленом на толстую ляжку, нопристав, плюя словами, кричал:

- А зятя, зятя твоего? Кто? Кто? А?

Сорокин вздохнул в��ем телом и выпученными глазами глядел на пристава.

- Что? Что? - кричал уж пристав, вставая. - А ты в морду лезть.Сол-дат!

У Сорокина были слезы в глазах.

- Вон! - заорал всем нутром пристав и размахнулся ботфортом, иполетела чернильница со стола.

Сорокин бросился в двери, в сенях уж торчали двое городовых. Сорокиннахлобучивал фуражку.

- Вон его! - орал вслед пристав, и сапог пролетел в сени. Городовойзвякнул дверью, и Сорокин махнул одним шагом через всю лесенку.

Сорокина понесли ноги по улице, завернул в переулок, еще влево, налюдей не глядя, где б их поменьше. Сзади как ветром холодным мело и гнало.И вот уж липкая грязенка и мокрые прутики, голые кустики. Сорокин не узналгородского сада, как по чужому месту заходил, и, когда три раза прошел мимозаколоченной будки, увидал, что кружит. Сел на скамейку, отломил прутик,зажевал, закусал вместе с губами. Опять вскочил и уж не по дорожке, асквозь кусты пошел напролом. Но идти было некуда - черная решеткарасставилась за кустами, а за ней проходят люди. И глядят. Сорокин повернулназад, цеплялся полами за кусты, вышел вон из сада и пошел наискось поплощади, в глухую улицу, зашагал по ней ходко, вниз. И вдруг сзади:

- Петр Саввич!

Сорокин прибавил шагу и вобрал голову в воротник, по самые уши.

"Бежит сзади. Не признаюсь, - решил Сорокин, - дураком так и пойду,будто не я".

- Петр Саввич! - совсем забежала вперед, в самое лицо. Какая-то...улыбается.

Петр Саввич моргал бровями и не узнавал.

- Ну? Не узнали? Тайку Вавич не узнали? - и Тайка бежала, пятясьзадом, и глядела в самые глаза Сорокину. - Вы не к нам, Петр Саввич?Идемте... Это ничего, что никогда не бывали!

Сорокин вдруг встал. Он узнал Тайку. И сразу покраснело серое лицо. Онзамахал рукой вперед:

- Я туда, туда... Туда мне надо. У Тайки осунулось лицо.

- Куда? - тревожным шепотом спросила Тая.

- Туда... к чертям! - и Сорокин шагнул решительно. Застукал тяжелымисапогами по мосткам. Он вышел на порожнее место. Двойным звоном постукивалмолоток в черной кузнице на отлете, и тощая лошаденка на привязи стояланедвижимо, как деревянная. Петр Саввич стал загибать влево, топтал грязь пощиколотку.

"Губернатору сказать. Прийти и сказать: ваше превосходительство... всенапраслина..." - И тут вспомнился сапог. "Никуда, никуда! А вот так и иди,сукин сын, - думал Сорокин, - иди, пока сдохнешь. Идут вон тучи:куда-нибудь, к себе идут. И церковь вон стоит - при месте стоит и длячего... А ты иди, иди и все тут! - подгонял себя Сорокин. - Никуда, иди,сукин сын. Греха нет, а все равно сапогом".

Он сам заметил, что взял направление на церковь - белую на сером небе.Он уж шел по кладбищу, по скользкой дорожке, и смотрел на понурые, усталыекресты. И вот решетчатый чугунный знакомый крест. Женина могилка. Спокойнои грустно стоял крест, раскрыв белые объятия.

- Серафимушка! - сказал Сорокин и снял шапку.

Холодный ветер свежо обдул голову. Он смотрел на белый крест,казалось, что стоит это Серафима, стоит недвижно из земли и без глаз глядитна него: что, дескать, болезный мой?

Сорокин сел на край могилы. И вдруг показалось, что один, что нетСерафимы, а просто крест чугунный, и белая краска облезла. Он сидел боком иглядел в грязь дорожки. И вспомнил, как в родильном лежала уж вся простынейзакрыта. Как туда вез и руку ему жала от боли, "Петруша, Петруша" -приговаривала. И опять боком глаза видел белые Серафимовы объятья и -двинься ближе и обоймет. И слезы навернулись, и дорожки не стало видно, авот близко-близко руки Серафимушкины.

Самовар

- ВСЕ равно фактов нету! - Филипп сказал это и кинул окурок в стакан.

119