Виктор Вавич - Страница 125

К оглавлению

125

- Значит, работаете с ним? - отрезал Рейендорф. - Ну, и толк какой отмальчишки этого? Он чей сын?

- Это все равно... то есть в данном случае даже очень важно... В этовремя вошел чиновник в форменной тужурке.

- Звали?

Ротмистр вырвал листок блокнота.

- Через два часа чтоб здесь был, - и чиркнул ногтем по листку.

Башкин уже большими шагами отшагнул по неслышному ковру, он был уже удвери.

- Э! - крикнул ротмистр. - Как вас, Эсесов! Куда это? Пожалуйте-ка.

Башкин, сделав круг, подошел.

- Порядочные люди прощаются уходя, - ротмистр тряхнул головой, - апотом мальчишка, мальчишка. Ну? Чем же важно?

- Да, да, - обиженно заворчал Башкин, - мальчишка, и очень важный. Егонадо направить и...

- Чей? - оборвал Рейендорф.

- Сын чиновника, гимназистик.

- В бабки играть учите? Это теперь? Да?

- Не в бабки, а потом увидите...

- Это не Коля? - вдруг спросил ротмистр. - Отец на почте? Фю-у! -засвистел Рейендорф и зашагал по ковру. - Да тут, батенька, послезавтрапожалуйте-ка сюда в это же время, мы с вами в две минутки отлично всеобтолкуем. А сейчас марш! - вдруг остановился ротмистр и прямую ладоньнаправил в дверь. - И послезавтра в пять здесь.

- До свиданья, - буркнул Башкин в коридоре. Он, не глядя, топал,вбивал ноги в калоши и опрометью понесся по коридору. Он не заметил двора,он почти бежал по панели, то подымал на бегу воротник, то откидывал снова,он шептал:

- Коля, Колечка, мальчик, миленький, семечки, Коленька.

- Коля! - крикнул Башкин, едва завернул за угол. - Коля!

Было почти темно, Башкин шлепал без разбора по лужам,

нарочно ударял в грязь ногами - все равно, все равно теперь.

- Коля! Милый мой!

Тот самый

АННА Григорьевна так и не спала всю ночь, и все новые и новые страхинаворачивались: "Лежит Наденька простреленная на грязной мостовой,мертвая... нет, живая, живая еще! Корчится, ползет, боится стонать, и кровьидет и идет... Сейчас если подбежать, перевязать..." Грудь подымалась, ногисами дергались - бежать. Но Анна Григорьевна сдерживалась - куда? Хотяглаза отлично видели и улицу, и грязный тротуар, где Наденька, и темноту, иугол дома - вон там, там - Анна Григорьевна могла показать пальцем сквозьстену - там!

"Да нет. Просто осталась ночевать у кого-нибудь. Да, у товарищей...Обыск, городовые - бьют же они, бьют, сама видала, как извозчика на улицепри всех городовой... и ведь что они могут сделать с девушкой!"

- Господи! - мотала головой Анна Григорьевна. Она встала, пошла впереднюю, как будто сейчас ей навстречу может позвонить Наденька.

- Мум! Чего ты?

Анна Григорьевна вздрогнула.

Из темноты светила Санькина папироска.

- Мум! Ей-богу, она хитрая, она у Танечки заночевала, вот увидишь. Язавтра чуть свет сбегаю. Ей-богу.

- Она дура, дура, - почти плача, говорила Анна Григорьевна. - Она ведьвот, - и Анна Григорьевна вытянула вперед руку, - бревно ведь, вот прямовсе, как солдат.

- Да она мне говорила, что если что... самое верное место у Тани,честное слово, говорила, - и Санька подошел, обнял мать за плечи ипоцеловал в висок.

Анна Григорьевна потрясла головой, волосы защекотали Санькину щеку -как волосы барышень на балу в вальсе, и ум застыл на миг в оцепенении.

В квартире было тихо, и громко листал в кабинете страницы АндрейСтепанович, как будто не бумагу, а железные листы переворачивал. АндрейСтепанович глубоко вздохнул, он слушал в открытую форточку дальниевыстрелы, редкие, спокойные, как перекличка, он листал книгу "Историяфранцузской революции" Лависа и Рамбо, на гладкой лощеной бумаге. Хотелосьнайти в книге то, что можно примерить вот на эти выстрелы, и он листал,спешил и боялся не угадать.

"9-е термидора" - да нет, какой же это термидор? И слы��ал, как будтоговорил какой-то чужой голос: ничего ж похожего. Он листал вперед и назад:"Монтаньяры", "Третье сословие", как будто перед экзаменом забыл нужнуюстрочку.

"Ведь происходит величайшей важности общественное явление, - говорилсебе Андрей Степанович и делал молча резонный жест, - и надо быть готовым,как отнестись к нему, и сейчас же".

Андрею Степановичу хотелось выпрямиться, встать и выставить грудьпротив этих выстрелов, пуль, нагаек. Ему казалось, что сейчас он найдет этуидею, твердую, совершенно логичную, гражданскую, честную идею, и она станетвнутри, как железный столб. И он чувствовал в ногах эту походку, поступь вподошвах, твердую, уверенную, и готовые в голосе крепкие ноты. И тогда,прямо глядя в лицо опасности, с полным уважением к себе и делу, котороеделаешь, Тиктин хмурился, листки стояли в руках.

"Еще раз обдумать, - говорил в уме Тиктин. - Что же происходит? Взрывпротеста со стороны общества - с одной стороны. Раз! Борьба за своесуществование со стороны правительства - с другой..."

- Два! - прошептал Тиктин, глядя в угол гравюры. На гравюре сиделсреди пустыни Христос на камне, глядел перед собой и думал. - Два-а... -задумчиво произнес Андрей Степанович.

"А вот решил, - подумал с завистью Тиктин про Христа. - Решил и началдействовать. И не по случаю какому хватился. Кончил... на кресте. Да, иэтот крест на каждой улице. Да не для этого же он все это делал", - вдруг ссердцем подумал Андрей Степанович, он резко повернулся со всем креслом кстолу, опер локти, упер в виски кулаки.

В это время во дворе затрещал электрический звонок - это наддворницкой. Настойчиво, зло - нагло в такой тишине. И стук железный ожелезную решетку ворот.

Тиктин слышал, как Санька и жена подбежали к окнам, потом в кухню,чтоб видеть во двор.

125