Виктор Вавич - Страница 2

барышни теперь ходили с юнкерами и наспех, испуганно, кивали Виктору, когдаон им козырял. Юнкера принимали честь каждый со своим вывертом, особеннокавалеристы. Вавич каждый раз давал себе зарок:

"Выйду в офицеры, без пропуска буду цукать канальев. Этаким вот козломкозырнет мне, а я: "Гэ-асподин юнкер, пожалуйте сюда". И этак пальчикомпоманю. Вредненько так".

И Виктор делал пальчиком. "Так вот будет, что барышня стоит, в сторонуотворачивается, а я его, а я его: "Что это вы этим жестом изобразитьхотели? Курбет-кавалер!" Он краснеет, а я: "Паатрудитесь локоть выше!"

Правда, студенты и юнкера болтались не больше месяца, но Вавич ужзнал: взбаламутили девчонок до самого Рождества.

Виктор злился и, чтоб скрыть досаду, всегда принимал деловой вид,когда приезжал из лагерей в город. Как будто завтра в поход, а у негопоследние сборы и важные поручения.

"Вы тут прыгайте, а у меня дело", - и озабоченно шагал по главнойулице.

Шагал Вавич к тюрьме и, чем ближе подходил, тем больше наддавал ходу,вольней шевелил плечами, его раззуживало, и все тело улыбалось. Улыбалосьнеудержимо, и он широко прыгал через маленькие камешки.

У калитки смотрителева сада он наспех сбивал платочком пыль сботфортов.

Смотритель Сорокин был вдов и жил с двадцатилетней дочерью Груней.

Смотритель

ПЕТР Саввич Сорокин был плотный человек с круглой, как шар, стриженойголовой. Издали глянуть - сивые моржовые усы и черные брови. Глаз не видно,далеко ушли и смотрят как из-под крыши. Форменный сюртук лежал на немплотно, как будто надет на голое тело, как на военных памятниках. Онникогда не снимал шашки; обедал с шашкой; он носил ее, не замечая, какносят часы или браслет.

Вавич никогда не хотел показать, что бегает он каждый отпуск кСорокиным для Груни. Поэтому, когда он застал одного Петра Саввича встоловой, он не спросил ни слова про Груню. Шаркнул и поклонился однойголовой - по-военному. Сели. Старик молчал и гладил ладонью скатерть.Сначала возле себя, а потом шире и дальше. Вавич не знал, что сказать, испросил наконец:

- Разрешите курить?

Петр Саввич остановил руку и примерился глазами на Вавича: это, чтобузнать, - шутит или дело говорит. И не тотчас ответил:

- Ну да, курите.

И он снова пошел рукавом по скатерти.

Смотритель Сорокин знал только два разговора: серьезный и смешной.Когда разговор он считал серьезным, то смотрел внимательно и с опаской: какбы не забыть, если что важное, а больше испытывал, нет ли подвоха.Недоверчивый взгляд. С непривычки иной арестант пойдет нести, и правду дажеговорит, а глянет Сорокину в глаза - и вдруг на полуслове заплелся ирастаял. А Сорокин молчит и жмет глазами - оттуда, из-под стрехи бровей.Арестант корежится, стоять не может и уйти не смеет. Тут Сорокин твердознал: на службе разговор серьезный всегда. За столом он не знал, какойразговор, и не сразу решал, к смешному дело или по-серьезному. Но уже когдавполне уверится, что по-смешному, то сразу весь морщился в улыбку инеожиданно из хмурой физиономии выглядывал веселый дурак. Он тогда ужбезраздельно верил, что все смешно, и хохотал кишками и всем нутром, дослез, до поту. И когда уж опять шло серьезное, он все хохотал.

Ему толковали:

- Тифом! Тифом брюшным. А он отмахивается:

- Брюшным... Ой, не могу! Вот сказал... Брюшным!

И хлопал себя по животу. Его снова бил смех, как будто хотелосьнахохотаться за весь строгий месяц.

А теперь он сидел за столом и недоверчиво и строго тыкал Вавичаглазами. Вавич долго закуривал, чтоб растянуть время. Старик оглянулся, аВавич пружинисто вскочил и бросился за пепельницей. Сел аккуратненько.Думал: "что б сказать?" - и не мог придумать. Вдруг старик откинулся наспинку стула, и Вавич дернулся, - показалось, что смотритель хочет что-тосказать. Виктор предупредительно наклонился. Смотритель ткнул глазами.

- Нет, нет. Я ничего. Курите, - помолчал, вздохнул и прибавил: -молодой человек.

Груня не шла, и Вавич подумал: "А что, как ее дома нет?" Надоначинать. И начал:

- Ну как у вас, Петр Саввич, все спокойно?

- У нас? - переспросил старик и недоверчиво глянул - к чему это онспрашивает. - Нет, у нас никаких происшествий не случалось, - и сталперебирать бахромку скатерти, глядя в колени. - Бежать вот только затеялидвое, - глухо вздохнул смотритель.

- Кто же такие? - с оживлением спросил Виктор, как взорвался.Уставился почтительно на Петра Саввича.

- Дураки, - сказал смотритель. Оперся виском на шашку и стал глядеть вокно.

- Подкоп? - попробовал Виктор.

- Нет, пролом. Ломали образцово, могу сказать. И все же засыпались.

- Теперь взыскание?

Смотритель глянул на Вавича. Вавич опустил глаза. Стал старательностряхивать пепел. И вдруг старик рявкнул громко, как сорвавшись:

- Надавали по мордам - и в карцер. А что судить их? Я дуракам незлодей.

В это время на заднем крыльце стукнули шаги. Виктор узнал их: "дома,дома!" Старался всячески запрятать радость. Но покраснел. Он слышал, как заним легко стукали Грунины туфли, и Виктор спиной видел, как движется Груня.Вот она брякает умывальником. Теперь, должно быть, руки утирает. Вот онаидет к двери. И только когда она шагнула за порог, Виктор встал.

Груня

ГРУНЯ была большая, крупная и казалась еще толще от широкого открытогокапота. Она несла с собой свою погоду, как будто вокруг нее на сажень шлакакая-то парная теплота, и теплота эта сейчас же укутала Вавича. Груняулыбалась широко и довольно, как будто она только что поела вкусного и