Виктор Вавич - Страница 3

спешила всем рассказать.

- Удрали? - смеялась Груня, протягивая полную руку. Рука была свежая,чуть сырая.

- Ей-богу, в отпуск.

- Без билета! Вот честное слово! Врете? - И она глянула так веселоВиктору в глаза, что ему захотелось соврать и сказать, что без отпуска.

- Собирай, собирай на стол, Аграфена, - буркнул старик. Груняповернулась к двери.

- Разрешите вам помочь? - И Вавич щелкнул каблуками. Он не могостаться, он боялся выйти из этой теплой атмосферы, что была вокруг Груни,как бывает страшно вылезти из-под одеяла на холодный пол. В кухне Грунянагрузила его тарелками.

Она считала: Раз! - и смеялась Вавичу: Два! - и опять смеялась.

Перед обедом смотритель встал и шагнул к образу. Поправил портупею. Онстоял перед образом, как перед начальством, и громким шепотом читалмолитву, слегка перевирая.

- Очи всех натя, Господи, уповают, - читал смотритель, - а ты даеши импищу, - и за этим послышалось: "А я делаю свое дело. Потому что нужно".

Груня и Виктор стояли у своих стульев. Груня смотрела, как дымят щи, аВиктор почтительно крестился вслед за смотрителем.

Когда смотритель обедал, он садился спиной к окнам, спиной к тюрьме,чтоб эти полчаса не смотреть на кирпичный корпус с решетками. Он всегдасмотрел: смотрел на окно, на тюремный двор. И говорил про себя: "Смотритель- и должен, значит, смотреть. Вот и смотрю".

Только за обедом он отворачивался от окон, но чувствовал (он всегдаэто чувствовал), как там за спиной распирает арестантская тоска тюремныестенки, жмет на кирпич, как вода на плотину. И ему казалось, что он сейчасза обедом, пока что, спиной подпирает тюремные стены.

Груня подала первую тарелку отцу.

Смотритель налил из расписного графинчика себе и Вавичу.

Виктор каждый раз не знал: пить или нет?

"Выпьешь - подумает: если с этих пор рюмками, так потом бутылками". Непить - боялся бабой показаться.

Смотритель каждый раз удивленно спрашивал:

- Не уважаете? - И опрокидывал свою рюмку. Вавич торопливо хватал своюи впопыхах забывал закусывать.

Смотритель ел наспех, как на вокзале, и толстыми ломтями уминал хлеб,низко наклоняясь к тарелке.

Груня ела весело, как будто она только того и ждала целый день - этойтарелки щей. Улыбалась щам и, как радостный подарок, стряхивала всемсметаны столовой ложкой.

- Ой, люблю сметану, - говорила Груня и говорила, как про подругу.

И Вавич думал, улыбаясь: "А хорошо любить сметану!" И любил сметанудушевно. Вавич чувствовал поблизости, здесь, на столе, Грунин открытыйлокоть, и его обдавало жаркой жизнью, что разлита была во всем широкомГрунином теле. И он щурился как на солнце, с истомой потягивал плечами подбелой гимнастеркой.

После второй рюмки Петр Саввич скомандовал Груне:

- Убери!

Смотритель боялся водки, и Груня каждый раз опускала глаза, когдапрятала графин в буфет.

Палец

ЧАЙ пил Петр Саввич уже сидя на диване, лицом к окнам. За чаем он ещепозволял себе не смотреть, а только посматривать. И ему хотелось продлитьобеденный отдых и навести разговор на смешное. Он громко потянул чай сблюдечка, обсосал усы и весело обернулся к Вавичу:

- Скоро в генералы?

Вавич обиделся. Замутилось внутри. "Что это? смеется?" Викторпокраснел и буркнул:

- Да я не собираюсь... даже... по военной. Но Петр Саввич уж пошелпо-смешному:

- По духовной? Аль прямо в монахи?

И смотритель сморщился, приготовился хохотать, натужился животом.

Груня фыркнула.

Вавич не выдержал. Встал. Потом сел. И снова встал, вытянулся. Старик,застыв, ждал и дивился: "Что такое? Почему не вышло?"

Но Виктор до поту покраснел:

- Господин... Петр Саввич... - сказал Виктор. Сорвался, глотнул иснова начал: - Господин...

Груня заботливо смотрела на него, разинув глаза. Вавич обдернулгимнастерку.

- При чем тут... смеяться?

- Сядьте, сядьте, - шептала Груня. Но у Виктора были уже слезы наглазах.

- Если я не стремлюсь по военной, так это не значит... не вовсезначит, что я... шалопай!

У смотрителя сразу ушли глаза под крышку, опять нависли усы и брови.

- Извините, - сказал глухо, животом, смотритель. - Я не обидеть. Анапротив даже... Почему? - почтенно. Я ведь слышал, - изволили говорить: вюнкерское. А если так, я даже рад. Ей-богу, ей-богу!

- Сядьте, - сказала Груня громко. Вавич стоял.

- На стул! - сказала Груня и дернула Виктора за рукав. Он оглянулся наГруню. Томительным жаром пахнуло на Виктора. Он сел. Ему хотелось плакать.Он смотрел в скатерть, напрягся, не дышал, чтоб не всхлипнуть.

Петр Саввич пересел на диван ближе к Виктору и начал глухим шепотом:

- Я, простите, сомневался. Какая же это дорога? Верно ведь? Три года вюнкерском. - Смотритель загнул большой палец. Толстый, солдатский. - Апотом под-пра-пор-щиком, в солдатской шинели, на восемнадцать рублей, годаэтак три? А?

Груня подсела, налегла пухлой грудью на стол и смотрела испуганно тона отца, то на Вавича.

И Вавич сразу понял всем нутром, что все, все кончено. Кончено спогонами, с офицерской кокардой. Потому что старик обрадовался, что поштатской. И Виктор обвис. Как будто внутри повисло и хлябает что-тохолодное, мокрое.

- Если вы таких мнений, молодой человек, господин Вавич, - исмотритель положил руку Виктору на рукав (он так и не разгибал большойпалец, как будто дело еще не кончено и рано разгибать), - если вы уж такихмнений, то я готов даже содействовать... по полицейской, например.

Вавич, весь красный, смотрел вниз и коротко и часто дышал, как кролик.

- Вот потолкуем, - говорил глухим баском смотритель. И вдруг вскочил: