Кого-то толкали в калитку участка, и шипела глухая брань. Воронинподбежал к окну, отдернул форточку и крикнул, срывая голос:
- Дать! Дать! Дай ему в мою голову!
Вавич распахнул дверь, сбежал с лестницы и крикнул с крыльца:
- Дать, дать!
Но калитка уж захлопнулась, и только из-за ворот были слышны глухиеудары и вой, вой не человечий, собачий лай и визг.
Виктор бегом через две ступеньки пустился назад в канцелярию. Воронинстоял у дверей.
- Шляпой, шля-пой не быть! Во! - и он потянул что-то правой рукой излевого рукава шинели. - Во! - он тряс в воздухе аршинным проволочнымканатом, с гладко заделанным узлом на конце. - Этим вот живилом воровдоводил до разговора - во! - И канат вздрогнул в воздухе гибкой судорогой.- Теперь и они узнают - револьверщики. Человек за шестнадцать рублей жизньсвою... жиденок какой-нибудь из-за угла, чертово коренье! - и Воронинрванул дверью.
Вавич пошагал перед барьером. Городовой у двери шумно вздохнул.
- На Второй Слободской кто стоял, не знаешь?
- Кандюк, должно, потом коло церкви Сороченко. Сороченку, должно. Тамиз-за ограды вдобно. Раз - и квита.
Вавич сел за стол. Он совался руками по книгам, папкам. Городовойиз-под козырька глядел за ним, и Вавич кинул на него глазом.
"Надо распорядиться, что б такое распорядиться?" - думал Вавич.
- Почты не было? - спросил он городового, строго, деловито.
Городовой стоял, хмуро облокотясь о притолоку, и не спеша проговорил встену:
- Какая ж почта, когда бастует! Что, не знаете? И Вавич покраснел.
- Когда людей убивают... - сказал городовой и косо глянул на Виктора.
И Виктор не знал, что крикнуть городовому. Открыл книгу, где грудаконвертов подымала переплет. Сделал вид, что не слышит городового, не видитего нахальной постойки, и не для чего, для виду, стал с нарочитым вниманиемпереглядывать старую почту. Он отложил уж письмо и подровнял его в стопке ивдруг увидал свою фамилию, он глядел на нее, как смотрят в зеркало, неузнавая себя, все-таки остановился.
Писарским крупным почерком было написано: "Его Благородию господинуквартальному надзирателю Виктору Всеволодовичу Вавичу, в собственные руки".И фамилия два раза подчеркнута по линейке. Виктор осмотрел письмо. Оно былоне вскрыто. Жидкий большой конверт в четверть листа.
Виктор разорвал.
Простым забором шли буквы, он бросился к подписи:
"С сим и остаюсь тесть ваш Петр Сорокин".
..."Седьмого (7) числа, - писал Сорокин, - я уволен с вверенной мнеслужбы в отставку без пенсии и ничего другого и прочего и все черезмерзавцев, в чем и клянусь перед Господом Богом, потому что будто бы ядавал поблажки политикам, причем содержание я давал им согласно устава ипрогулки как и по положению о содержании подследственных. Но выходит, что яуже не гожусь, хоть и за двадцать два года службы побегов не случалось и несовершалось и бунтов, благодаря Бога, и только теперь мерзавцу надо былонайти, что я не разбираю времени и не нажимаю мерами. Да, что же я их помордам должен бить, а даже они не лишены прав и где же правило и если они -все образованные господа и молодые люди, и надо раньше пройти следствие исуд, а не сажать в карцер и не тумаками, если люди в свое�� партикулярномплатье. Пишу тебе на служебный твой адрес, не пугай Аграфену Петровну,может быть, она уж тяжела и, чтоб, храни Бог, чего не случилось. Грошеймоих хватит до Рождества Христова, ибо живу я у сестры в калидоре. Приищитемне, Виктор Всеволодович, подходящее занятие по моим годам, ремесла, самзнаешь, у меня в руках нет, а нахлебником вашим быть не желаю во век жизнис сим и остаюсь тесть ваш
Петр Сорокин".
Внизу было приписано: "а худым человеком никогда не был".
- ЭТО мой хороший знакомый, - говорил Башкин Котину. Котин спотыкалсяна тряских ногах и все еще всхлипывал.
- Хороший-хороший мой знакомый. Очень хороший, генерал один, КарлФедорович, понимаете? Немец такой хороший, - и Башкин наклонился к Котину ивсе гладил его по спине, будто вел ребенка. - Он добрый такой, так вот я...
- Идем у проулок, чего на просвет бросаться, а то враз засыплют, - иКотин круто свернул Башкина с тротуара и бегом потащил его через темнуюулицу в черный проход между домами. - Сюдой, сюдой, по-под стеночкой,по-под стеночкой, - горько шептал Котин.
- Меня же просто схватили на улице, - говорил Башкин вполголоса ишагал за Котиным, - подкараулили, что ли, меня тоже били, городовой вспину, не успел в лицо... я увернулся. Я ведь знаю...
- Да тише, ей-бога, молчи и мотаемся, мотаемся, тольки веселей, - иКотин прибавил шагу.
Башкин совсем не знал этих мест. Фонари не горели, и темные домасмотрели мертвыми окнами. Мутное небо серело сверху. Никого навстречу,никого у запахнутых ворот. Котин уж почти бежал, спотыкался, ругался всеодним ругательным словом, наспех его говорил, как заклинание, испуганнымшепотом. Башкин ругался ему в голос, повторял то же слово, и вдруг домаоборвались, - серым воздухом наполнена площадь, и грузной темью виднасквозь серую мглу церковь, и колокольня ушла в дымное небо.
- Стой! - Котин придержал Башкина. - Не брякай ногами, фараон на тойстороне. Вправо, вправо, сюдой обходи, - и он тянул Башкина за рукав,осторожно переступая. Он вел его через улицу к другому углу. И вдруггрохнул выстрел. Котин больно хватил за руку Башкина и припал к углу. -Стой, стой! - шепнул он.
Оба замерли. И вот слышней, слышней шаги, они легко прыгали по липкой