Осень будто остановилась отдохнуть - было тихо и сухо.
"А она там у меня сидит и дожидается; приду, а она есть, - думалосьФилиппу, и ноги быстрей шли, - а вдруг и не дождется? Эх, черт, и ведьникак не думал и кто б сказал - не поверил", - Филипп улыбался иотмахивался головой - "не гляди!" - кричит, и вспомнилось, как сжалась отстыда, пронзительно как! Эх, милая ты моя! А потом пошла в голове вместе сшагом плыть теплая кровь - то шире, то уже, наплывала на глаза, и Филипп невидел, кому давал дорогу. Не слыхал шагов по привычным мосткам, и только напанели у пробочной фабрики отошла теплынь. Городовой окликнул:
- Проходи мостовой! Свертай право!
Филипп глянул: трое городовых с винтовками ходили под окнами фабрики.Филипп глянул в окна: как будто тихо, стало, бастуют. В последнем окне онзаметил свет - будто кто шел с керосиновой лампой. Но стать было нельзя.Филипп еще раз оглянулся.
- Проходи, проходи! - крикнул вдогонку городовой.
А вот он длинный, низкий канатный. Филипп шел посреди мостовой -мелкими стеклами рябили решетчатые окна. Тусклый свет мелькал в заводе, иопять черные шинели с винтовками - старые берданки, вон штык-то какой вилойвыгнут. Городовые провожали Филиппа глазами. А за углом шум. Ага! У вороткучка. Вон и квартальный - серая шинель. Так и есть: вон поодаль еще народ- это на работу не пускают. Фу ты! Квартальный туда. Бежит. Городаши заним.
Филипп стал на минуту.
- Пррра-ходи! - и один городовой шагнул и винтовку от ноги вскинул.
- Ну! - Филипп дернул вверх подбородком.
- Не рассказывай, сука, а то враз поймаешь! - и городовой сделал ещедва шага и щелкнул затвором.
Дальняя кучка рассыпалась, Филипп видел, как в одного кинули камнем.
- Да бей в него! - крикнул городовой от ворот.
Филипп повернулся и пошел. Он сделал шагов пять, и сзади грохнулвыстрел. Филипп оглянулся. Городовой стрелял туда, куда убежала кучка. Данеужели? Филипп оглянулся еще раз: из низенькой заводской трубы, крадучись,поднимался жидкий дымок.
- Вот сволочь! Какая ж это там сволочь? Бабы, что ли? - Филипп еще разоглянулся на трубу. - Расскажу Егору, сейчас все узнаю, все-все, как кругомдело, - и Филипп поддал шагу. Теперь уж город, гуще стало на тротуаре,гремят по мостовой извозчики. Филипп проталкивался, отгрызал кускипапироски и отплевывал прочь.
- Позвольте прикурить? - Филипп не сразу узнал Егора в барашковойшапке, будто даже ростом выше.
- Дурак ты! - сердито заговорил Егор.
- Чего дурак? Знаешь, что возле канатного? - Филипп строго глянул наЕгора.
- Каким ты, дура, расплюям листки отдал? А?
- А что? - Филипп брови поднял, чуть не стал.
- Иди, иди, - бубнил Егор. - Что? А вот и что! Провалили они листки,все девять сотен. Вот что!
- Да ну? - Филипп глядел в землю.
- Теперь и нукай! Понукай вот. Запхали в трактире в машину, нашестерку понадеялись, он их и засыпал. Я ж тебе, дураку, говорил: неможешь, не берися. А он: я! я! Вот и я!
- Так давай я враз другие двину. Давай! Я возьмуся, так я...
- Я! Я! - передразнил Егор и сплюнул в сердцах.
"Сейчас приду, притащу гектограф, да мы с Надей как двинем", - иФилиппу представлялось, как они с Надей орудуют, как листки так и летятиз-под валька, и вот не девятьсот, а полторы тысячи - на! получай нынче квечеру, вот в самый нос кину. "Она уж как-нибудь по-особенному" - и Филиппузахотелось, чтоб дать Наде себя показать - ух! - огонь.
- Придешь вот нынче, - Егор огляделся, - на то же место, только чутьпоближе к стрельбищу - вот придешь и всем скажешь: вот это я и есть дурак.
- Да ну тебя! - вдруг озлился Филипп. Он круто повернул и зашагалназад, толкаясь, сбивая прохожих. Он дернул вниз кепку, поймал губой ус изажал зубами.
"Перерваться, сдохнуть, а чтоб было к вечеру, и вот - пожалуйте-с -полторы тысячи", - Филипп видел уж, как Егор кивает на него головой, а всекомитетчики глядят и зло и учитель-но... подумаешь, сами-то лучше.
А Филипп тут, не говоря ни слова, пачку - пожалуйте. И вот тутсказать: "Вот на всякую бабью грызню время волынить, так, вижу, тутмастера..." - и еще тут что-нибудь, поумней - у Нади спрошу.
Филипп чуть не сшиб с ног гимназиста, завернул за угол, и ноги сбавилишаг: вся улица стояла. Люди липли к домам. Две дамы неловкой рысьюпростучали мимо Филиппа. И вдруг вся улица двинулась назад, попятились все,будто дернули под ними мостовую. Вот скорей, скорей. Ближние еще шагали,завернув назад головы, а от дальнего угла бежали, и все скорей и скорей, имолчание - оно все сильней и выше завивалось в улице, и вдруг вывернулииз-за угла казаки. Они рысью шли и по мостовой и по тротуару - пятьчеловек. Филипп стоял и глядел - люди толкали его на бегу, тискались вворота домов. На пол-улице казаки остановились. Один потряс в воздухенагайку. Лицо было красное, и он смеялся. Потом мотнул головой вбок, и всеповернули, поехали шагом вниз по улице. Двое стали на мостовой, другиепоскакали за угол.
- Чего стал! Проходи! - Филипп глянул назад, но городовой уж рванулего за плечо, повернул, толкнул в спину. - Проходи, говорят тебе, стерва!
Филипп двинул назад, и городовые один за другим спешили, стукали находу голенищем по шашке.
- А ну, назад!
Филипп прижался к стене, он терся плечом о фасад, скорей и скорейразминуться с городовыми.
Услыхал два коротких свистка сзади. Скосил через плечо глаз - фу, неему: околоточный останавливал городовых, они цепью перегородили улицу,шагах в пяти позади Филиппа. Филипп шел теперь обходом к себе, в Слободку -улица пустая - ух, не вторая ли цепь там впереди.