Виктор Вавич - Страница 23

- Ни про каких, - сказал размеренно Виктор, глядя в чай. - Ни прокаких не про чиновников, а просто выхожу в запас и поступаю на службу, - итут Виктор с вызовом глянул на отца.

Таинька притаилась за самоваром и глядела на брата.

- На какую службу? - спросил старик. - Кем же тебя берут?

- Чиновником, - небрежно бросил Виктор и повернулся к сестре: - Что,лимона у нас никогда не бывает?

- Можно сбегать, - сказала Таинька шепотом.

- Каким же тебя чиновником? Ты ж солдат - и больше ничего. Солдафон!

- Чиновником внутренних дел. - Вавич старался сказать это как можнорассеяннее.

- Почтальоном вот разве, - и старик стал дуть в чай. - Так ты прямо иговори: иду, мол, в почтальоны, потому что больше никуда меня, дурака, неберут.

- Отлично, - сказал Виктор и наклонился, нахмурясь, - только я говорю,что в чиновники.

- Ну, в какие, в какие? - крикнул старик.

- В полицейские чиновники...

- Фиу! - старик засвистел и, глядя из-под бровей в упор на Виктора,сказал четко: - В крючки, значит?

Таинька нагнулась к блюдечку.

У Виктора дрогнула губа. Он поднял брови и сразу их нахмурил, какхлопнул.

- Крючки, крючки? - заговорил Виктор, заговорил громко, решительно. -Фараоны, может быть? Говорите: фараоны? А чуть что в переулке, - городовой!Ай-ай-ай! Да? А ну, снимите полицию на одну минуту - вас перережут всех!

Виктор встал.

- За занавеской сидеть всякий умеет. А что человек мерзнет всю ночьпод окнами, так это - крючки? Взятки, скажете? Да? А в Государственномсовете? - спешил, кричал Виктор.

Таинька плотней притянула дверь в спальню больной.

- Кузьмин-Караваев? - кричал Виктор. - А вышел в инженеры вашКузьмин-Краснобаев и тяпнул с подрядчика. Да! Первый сорт, подумаешь. Аземлемеры? По ошибке? Да? Ладно! Это выходит под дубом вековым сидеть ирассуждать... в креслах.

Виктор зло глянул на отца.

- В Англии, например, городовой - жалованье фунтами и первый человек.А если у нас человек для общей пользы мерзнет на углу и в трактире хватилрюмочку согреться, так это уж Содом и Помпея!

- Дура ты! Пом-пея! - сказал старик. - Дура, а говоришь, как прохвост.

Старик повернулся в кресле боком к столу.

- Да, - кричал Виктор, - а вашего хлеба я есть не желаю. Не желаю. Неневеста я.

- Какая же ты невеста? Ты - болван, - спокойно отрезал старик.

- Ну и ладно. Пускай болван. Виктор вышел в двери.

Тихо стало в комнате. Таинька поднялась и заглянула в самовар.

- Иди, скажи, - мотнул старик головой, - откуда это набрался? Помпея!

Последний номер

ТАИНЬКА теребила Виктора - всё требовала билет. Таинька ночью впостели не спала, все горела: мысли горели, и во рту сухо становилось. Онадумала про концерт, про Израиля. Она сидит в первом ряду, смотрит прямо нанего - вот он вышел... Таинька видела только черные вздутые вверх спутанныеволосы и усы черной щеткой, а надето на нем что-то необыкновенное - золото,красное и синее, как на картах. Только все новое, блестящее. Он беретфлейту, и все замирают. Сзади замирает весь зал. Он играет все сильней имучительней и все больше и больше поворачивается к ней, к Таиньке. Совсемповернулся - и ей, ей играет Израиль. Сзади все затаили вздох, а он прямоповернулся к ней, полузакрыл глаза и томит звуками - и ей, ей одной играет.Она знает, что ей одной, а никто больше этого не знает: только она иИзраиль. И Таинька на него пристально смотрит. Она впереди, прямо передИзраилем. Израиль вдруг поднимает чуть-чуть глаза и взглядывает на нее...Тут у Таиньки замирал дух, и все начиналось снова, опять сначала.

Виктор принес билет. Он был второго ряда и за два рубля. Таинькагневно, со слезами, глянула на брата. Но Виктор сейчас же сказал, чтопервого не продают.

- Там начальство, чины полиции и губернаторы всякие.

"Нет, во втором даже лучше, - он заметит... Он ее всюду заметит".Таинька положила синенькую бумажку в кошелечек и сунула под подушку.

Эту ночь ей жарче мечталось: она сжимала под подушкой свой кошелечек.

Только в среду Таинька вспомнила: что же она наденет и как же однапойдет в концерт?

У Таиньки было всего одно выходное платье - коричневое с бархатнойотделкой. Она поставила утюг, пробовала разгладить, но руки спешили,сбивались, и ничего не выходило.

Она заглаживала новые складки, какие-то косые, вбок. Прыскала, чуть несожгла платья. Бросила наконец. Пусть, как будет.

- Ты сходила бы к Мироновичам, - сказал Всеволод Иваныч, - и вотписьмо отнесла бы. Только уж брось все и сейчас ступай.

Было семь часов, и в восемь начинался в Дворянском собрании бенефисныйконцерт оркестра с сольными номерами.

Таинька ничего не сказала: закусила губу и опустила голову. Отецположил конверт на гладильную доску и постучал толстым пальцем.

- Вот кладу, смотри. Потом не ищи по всему дому.

Отец вышел. Таинька проворно скинула свое ситцевое платье и вскочила вкоричневое, бросила доску с утюгом, зажала в руке кошелек с синей бумажкой,схватила конверт и выбежала во двор.

Никого еще не было в обтрепанном стареньком вестибюле Дворянскогособрания. Только околоточный сидел на плешивом красном диване и курил,глядя в пол.

Таинька выбежала на улицу, она ушла в тень и ходила взад и вперед попустой панели: от фонаря к фонарю. Письмо к Мироновичам топорщилось вкармане юбки. Но Таинька не шла к Мироновичам, она ходила вдоль стенысобрания, считала, сколько раз она пройдет туда и назад.

"Сто", - решила Таинька. Она прошла спокойно два раза и ускорила шаги.Сбоку слышно было, как начали подкатывать экипажи, и городовой что-то