Виктор Вавич - Страница 40

это номера, железные номера на дверях прикрывают эти дыры, что каждуюминуту глаз оттуда может посмотреть на него. Один глаз - без человека, безголоса. Это мучило. Мучило все больше и больше, взмывало обиду, завыло всевнутри у Башкина, он сел на скамейку, он нагнулся к коленям и обхватилголову. Жест этот на секунду прижал боль, но Башкин глянул на кружок -увидят! Он вскочил, и притихшая боль заклокотала, забилась внутри.

"Как зверя, как мышь", - шептал Башкин сухими губами. Он вскочил,шагнул по камере, задел боком стол, вделанный в стену, ударился больноногой о табурет. Подвальное окно высоко чернело квадратом под потолком, ипротивная вонь шла от бадьи в углу. Башкин стал шагать три шага от стены кдвери, мимо стола, мимо койки.

И никто не знает, где он, и сам он не знал, где он. От волнения он незаметил дороги, по которой вез его городовой. Никто не знает, и с ним могутсделать, что хотят. Секретная! Который час, когда же утро? Он сунулся зачасами. Часов не было - они остались на столе у чиновника. Он с обидойшарил по пустым, совсем пустым карманам. Лазал трясущимися, торопливымируками. "С. и С." - вспомнилось Башкину, но оно мелькнуло, как сторожеваябудка в окне вагона, и мысль, хлябая, бежала обиженными ногами дальше,дальше.

"Что за глупость? - бормотал Башкин. - Ерунда, форменная, абсолютная,абсолютная же". Башкин притоптывал слабой ногой.

Но шаги за дверью снова остановились. Башкин с шумом повалился наматрац и натянул пальто на голову.

Башкин ждал утра, - он не мог спать, - мысль суетливо билась, рыскала,бросалась, и отдельные слова шептал Башкин под пальто:

- Назвался!.. Абсолютно, абсолютно же!.. Чушь!.. женским полом!..дурак!.. - И он в тоске ерзал ногами по матрацу.

Застучали бойкие шаги, захлопали в коридоре двери, замки щелкают. Воти к нему. Вот отперли, - Башкин разинутыми глазами смотрел на дверь. Вошлидвое. Один поставил на стол большую кружку, накрытую ломтем черного хлеба,другой в фуражке и с револьвером у пояса, брякая ключами, подошел кБашкину. Он был широкий, невысокого роста. Сверх торчащих скул в щелкахходили черные глазки. Он ругательным взглядом уставился на Башкина,поглядел с минуту и сказал полушепотом,- от этого полушепота Башкина повеловсего, - сказал снизу в самое лицо:

- Ты стукни у меня разок хотя, - он большим ключом потряс у самогоноса Башкина, и зазвякала в ответ вся связка, - стукни ты мне, сукин сын,разок в стенку, - я те стукну. Тут тебе не в тюрьме.

Башкин не мог отвечать, да и не понял сразу, что говорил емунадзиратель, а он уже пошел к дверям и с порога еще раз глянул на Башкина.

- То-то, брат!

Башкину было противно брать этот хлеб.

"Ничего, ничего от них брать не буду, ничего есть не стану - говорилБашкин, - и умру, умру от голода". Он снова повалился на койку.

Это было утро. Но свет - все тот же: мутный, красноватый свет отлампочки, которая гнойным прыщом торчала на грязном потолке. Окно былозабито снаружи досками.

Кружевной рукав

СТАРИК Вавич до утра думал, думал все о том, как сын его Витя придетнахмуренный, - он знал, что Виктор злобился последнее время до того, чтоедва удерживался, чтоб не хлопать дверями, и шептал, чтоб не кричать, - ивот Витя чиркнет спичку - и вот письмо: "Виктору Всеволодовичу".

И старику чудилось, как дрогнет у сына сердце, и сын ночью, в тишине,прочтет письмо и... и, может быть, побежит к его двери и постучит.Всеволоду Иванычу раз даже показалось, что хлопнула калитка во дворе, исердце забилось чаще. Под утро он заснул в кресле. Он долго не выходил изсвоей комнаты. Слышал, как Тая брякнула самовар на поднос в столовой. Тихобыло в квартире, только слышно, как осторожно стукала посудой Тая. НаконецВсеволод Иваныч вышел. Он вышел, осунувшийся и побледневший, как послеутомительной дороги.

Оп пил чай и не решался спросить у дочки, приходил ли Виктор. Торговказастучала в кухню, запела сиплым голосом:

- А вот огурчиков солененьких.

Тая стукнула чашкой в блюдце и бросилась в кухню. А Всеволод Иванычзашлепал туфлями глянуть, не висит ли шинель Виктора. Нет ее на вешалке, ион проворно заглянул к Виктору в дверь. Письмо лежало посередь столааккуратно, прямо, как будто лежало для него, для Всеволода Иваныча: велеллежать, вот и лежу, хоть знаю, не к чему это. И Всеволод Иваныч понял, хотьи отмахивался, что письмо это не будет у Виктора. Он поспешил назад ксвоему стакану. Он запыхался от волнения, от спешки и старался это скрыть,когда вернулась Тая с огурцами. После обеда он вздремнул. Проснулся - былоуже темно.

- Таиса! - крикнул старик.

- Сейчас, - не сразу отозвалась Таинька. Она вбежала в темную комнату.В дверях Всеволод Иваныч успел заметить ее силуэт: Тайка была в своемвыходном платье.

- Не приходил? - спросил Всеволод Иваныч.

- Нет, - сказала Тая, - не было его. Его не-бы-ло, - как-то манернопропела Тая и попятилась к двери.

- Что за аллюры? - нахмурился Всеволод Иваныч, хотел крикнуть, вернутьдочь. Но вдруг показалось, что все права и всю правду из него вынули, и неможет, нечем ему корить дочь.

Он слышал, как через минуту сбежала со ступеней Тая, как хлопнулакалитка, и звякнула с разлета щеколдой.

"Пойти к ней, - подумал он о жене, - хоть поговорить так, очем-нибудь, - нельзя ее тревожить. И мать больную бросила", - подумал онгорько о Тае. Он тихонько поплелся к жене по пустым комнатам. Но в этовремя отчаянно залился пес у крыльца жадным, оскаленным лаем.

"На чужого", - схватился Всеволод Иваныч и бросился в кухню. Он открыл