Виктор Вавич - Страница 5

Но сейчас же схватилась и вдвое крепче полюбила Израиля за то, чтоусомнилась, что будто обрадовалась.

Король треф

БЫЛА уже ночь, когда, наконец, перестала стонать старуха. Забылась,глядя полуоткрытыми глазами на зеленый глазок лампадки. Грустно смотрелСпаситель из киота и руку поднял, как будто не благословляет, а дает знак:тише! Таинька выкралась из спальни. Осторожно тикали часы в столовой, - какна цыпочках, шло время. Лампа пригорюнилась кривым колпаком, и тусклошевелилось мутное пятно в самоваре.

Таинька села и глянула в черное окно, в ночной двор. Куда-то катитночь за окном, - и вздохнула всей грудью. Наконец одна. Она пощупала вскладках юбки. Оглянулась и осторожно достала из кармана колоду карт.

На дворе было так темно и тихо, что казалось - не открыто окно, азанавешено темнотой.

Кто же он? Треф, конечно, треф. Таинька смотрела на простоватогостарика в короне, и хоть он вовсе не был похож на колючего черного Израиля,но Таинька знала: это он. Она глядела на него, как на дорогой портрет.Хотелось поцеловать. Таинька еще раз оглянулась вокруг, заботливо смахнулакрошки и бережно положила короля на скатерть. Он лежал таинственно инеприступно и смотрел не на нее - вбок. Таинька стасовала, путались пальцы,корявились старые карты. В лопатках повело дрожью, когда Таинька снималалевой рукой, к себе. Дама червей легла слева. Спокойная, грудастая. Таинькапервый раз глянула на нее как на живую. Лицо карты смотрело насмешливо, и,казалось, чуть дышит грудь в узком корсаже. Прошли все девятки, шестерки.Дама треф легла в ногах. Нахальная, довольная. Кто ж это такая? Таинькавглядывалась пристально, хотела узнать.

Короли, валеты.

Они обступили Израиля в короне, и король бубен уверенно и веселоглядел в профиль. Власть неумолимая, власть ихняя, карточная, сковалаИзраиля. И Таинька заметалась глазами, искала друзей, кто бы глянул на нееиз этого карточного двора, такой, кого можно умолить. Валет треф напряженнодержал топор и ждал. Серьезный. И справедливый. На него одного и надеяласьТаинька. Карты дышали и жили, густые десятки переливались в глазах уТаиньки.

Собака зачесалась под окном, зазвенела цепью. Таинька вздрогнула. Иследом за тем, как светлая нить, протянулся звук. Чистый, ясный. Флейтамедленно, вкрадчиво, ступень за ступенью, поднимала куда-то по лестнице. Похрустальной лестнице. И все стало вдруг как прозрачным, как нарисованным настекле тихими красками. Они идут куда-то с Израилем. Таинька - принцесса.Израиль ведет по хрустальной лестнице - и таинственно, и сладко. Таинькадышала вместе с флейтой, ей хотелось прильнуть к звуку, вжаться щекой изакрыть глаза. А флейта вела все выше; вот поворот, Израиль мягко ведет ееза руку, с уважением и грацией, как королеву. И она переступает в такт похрустальным ступеням. От счастья она делается такая хорошая: наивная,красивая и самоотверженная. Она никогда не знала, что может умереть такжеланно, так торжественно, и пусть алая, блестящая кровь капает похрустальным ступеням под музыку, до конца, пока не замрет звук.

Таинька подошла к окну, шагнула на стул, на подоконник. Легко босойногой ступила на террасу. Она шла в такт, в темноте, по деревянной знакомойлесенке и глубоко дышала. Она не слышала, как брякнула задвижкой и вышла наулицу. Чуть шелестели черемухи напротив. Флейтист стоял в своем мезонине, втемноте, и, зажмурив глаза, дышал в свою флейту. От тепла ночи разомлело вгруди, и он сам не знал, что играл. Бродил по звукам и все искал. Искал,чтоб закатилась совсем душа, - и пусть выйдет дух с последним вздохом. Онне мог бросить флейты, и уж опять ему казалось, что сама флейта играет, аон только думает. А может быть, и не играет флейта, а это он только дышит,и ходят звуки, как во сне.

Таинька оперлась о забор, как раз о калитку, звякнула скобка, и зазабором испуганно и оголтело залился щенок. Мотив оборвался. Флейтиствысунулся в окно и сверху крикнул:

- Цыть на тебе! Там есть кто? Слушайте! Что вы хотели? Таинька во всюпрыть зашлепала прочь босыми ногами.

- Нет! В самом деле! - крикнул флейтист.

Наденька

ПО НАГРЕТОМУ каменному тротуару, в другом, в каменном городе, миможарких домов, шел со службы Андрей Степанович Тиктин. Потел в серойкрылатке, липли толстые пальцы к кожаному портфелю, а вокруг - как будто исверху - сверлил, дробил воздух дребезг дрожек по гранитной мостовой. Будтожаркий мелкий щебень суматохой гремел в воздухе и не давал думать, собрать,стянуть в узел главную мысль.

Андрей Степанович даже забыл: какую это именно мысль? Он остановилсяоколо витрины, чтобы вспомнить мысль, и увидал в пыльном стекле своекрасное лицо, белую бороду.

Насупил брови - лицо стало умным, но дребезг и душный гомон взвилисьнад головой, и он забыл, зачем стал у колбасной.

"Дома, дома вспомню!" И Андрей Степанович понес насупленные бровидомой - старался удержать мысль. И сразу в прохладной лестнице все в головестало по местам.

Андрей Степанович остановился на минуту.

- Так, совершенно верно, - сказал он вслух. - Надя! - И сталподниматься, и все казалось, что мысль слагается, за ступенькой ступенька,и что, когда поднимется он к дверям, все решится. Решится и спокойновыяснится, что надо сказать Наде - относительно курсов.

"Привести доводы и вместе спокойно взвесить", - и как только подумалэто Тиктин, так вдруг почувствовал всю дочку у себя на коленях, Надюшку, -вот уже замлело колено, и не хочется тревожить, - так мило переворачивает