Виктор Вавич - Страница 53

раздеваясь, не зажгла свечу.

- Я! Я! - твердила Тая и не замечала, что слезы капают на подушку.

- Ну и что ж, что я? - сказала Тая грубо, как будто ругалась с кем, исела на кровати.

И тут вдруг снова круглыми, горячими волнами задышало внутри, и сталперед ней Израиль, как был там в коридоре, когда подошел и прищурился нанее. Таинька дышала, работала грудью, широко и часто, и глядела втемно-синее ночное окно. Мелкий снежок сеял мимо стекол, как будто подгонялвремя. Тая смотрела на этот спешный лет, и на нем шло все с того самогомгновения: Израиль совсем, совсем добрыми глазами светил из прищуренныхвек. Ну да. Ну да, так же оно было. Смотрел и говорил: "Милая! зачем тыздесь сидишь? Я не хочу, чтоб ты здесь сидела. Одна в пустом коридоре".Хотел руку подать. Нет, при людях не надо. Сберег на потом. Приказал Антонупосадить и посмотрел, как Антон дверь распахнул в темный зал.

"Нельзя же, нельзя входить. Никому! А он велел. Он, может быть, самхотел войти и сесть рядом, близко, близко. Но ведь в пальто, с флейтой... Итоварищи смотрят, ждут. И как он просто сказал. Какой милый. Милый,милый..."

Тут мысли стали, и только один снег, чистый, белый, сеял и сеял внизвдоль стекол и гнал дальше и дальше волнение. Безостановочно, неудержимогнал и, казалось, нес едва заметными волнами. Тая, не отрываясь, глядела наснежное окно, и нес, нес ее снег, и теплая радость прильнула к груди, иТаинька прижала руку к бархатной вставке, как тогда на концерте.

- Ты чего же не спишь? - Тая вздрогнула. В черных дверях серой теньюстоял отец. Мутнела белая борода. - Первый час. - Он вынул из жилета часы,ничего не было видно, но старик открыл и щелкнул крышкой. - Что ты заманеру взяла?

Тая смотрела на серого отца и молчала. Старик сделал шаг и присел наскрипучую кровать. На Таю пахнуло родным табачным духом прокуренной бороды.Старик молчал, и только слышно было, как шелестела в руках бумажка, -сворачивал папиросу. При спичке на минуту глянула Тая на отца. Он насупилсяна папиросу больше, чем надо, вздохнул дымом и засветил в темноте острыйогонек. Отошло синее окно с белым снегом, и грузно на землю легло время.

- Что он тебе пишет?

- Ничего, - едва сказала Тая.

- Как ничего, а письмо? Не видала? - Старик поднялся и шлепнул рукойпо столу, сразу слапил конверт. - Не видала?

Тая взяла дрожащей рукой письмо. А старик звякал стеклом, зажигаллампу.

- Да подойди ты к столу.

Тая смотрела на адрес и не могла узнать почерка. Неужели он, оннаписал? И она не вскрывала конверта.

- Читай, не томи! - сказал отец. Он поднял фитиль, и лампа будтооткрыла сонный глаз, - осветила стол и трепетную Тайну руку. - Он ведьквартальный, околоток... Виктор-то наш.

- Сейчас, сейчас! - Тая выдохнула широко и злыми пальцами разорвалаконверт.

- Читай, читай все, что за секреты. Ох уж эти секреты. Вот они,секреты-то. - И старик вздохнул дрожащим вздохом.

Тая ничего не могла прочесть. Она шептала слова губами и ничего непонимала.

- Ну, дай я. Можно? - с горьким укором сказал старик. Он уж приладилочки, взял письмо.

"Милая Тайка! Я женюсь, - читал Всеволод Иванович, - на АграфенеПетровне Сорокиной. Знаешь Грунечку, тюремного дочку? Через неделю, значит,23-го числа, наша свадьба. Приезжай непременно. Стариков приготовь. Мама, язнаю, - ничего. А старик все, наверно, на меня недоволен. Ты им скажи, чтоона замечательная какая, Грунечка, ей-богу! Ты же ведь знаешь. У менятеперь квартира - все новое, и полы и обои замечательные. Одни, как тылюбишь, полосатые, вроде, помнишь, как у Милевичей были. И лампы всеэлектрические, как в театре. Замечательно! Приезжай непременно. Деньги надорогу я тебе послал. Если в понедельник выедешь, вполне поспеешь. Сейчасиду покупать коврик. Один наглядел - зеленый, замечательный. Так приезжай,Тайка, жду.

Твой Виктор".

Затем шел адрес и приписка:

"Маме тихонько скажи, она благословение пришлет. Грунечка ее оченьлюбит. А меня ты теперь совсем не узнаешь. Прямо шик адский".

И тут была подпись барашком с кудрявым росчерком:

"В. Вавич".

Может быть

ВТОРОЙ день уж шел, а Башкин все еще думал: вот вернулся офицер, аБашкина прогнали. И он этим крутым голосом: "Кто смел? Кто этораспорядился?" - и даже топнул ногой со шпорой. Башкин сам останавливался вкамере и слегка топал ногой и чуть вверх подбородок.

"Может быть, генерал его услал куда-нибудь? Сразу же вызвал и послал.У них ведь по-военному. А эти мерзавцы, хамы эти, обрадовались. И теперьеще больше шпыняют".

И он слушал со злостью, с задавленной яростью, как лениво, нарочнолениво, издевательски, стукали в коридоре каблуки.

"А может быть, все это нарочно? Все подстроено?" Башкин присаживалсяна минуту на койку, смотрел в упор на столик и в сотый раз ясно, отчетливослышал голос офицера: такой культурный, такой мелодичный, немного грустный.

"Не может быть, не может, не может", - выдыхал воздух Башкин,вскакивал и ходил, плотно увернувшись в пальто. Офицер непременно скажет:"Почему же вы не потребовали меня, не сказали, чтоб мне напомнили? Простобы заявили, что... Вы даже не попытались!"

"Надо постучать, просто постучать в двери, - Башкин делал два шага кдвери, быстрые, решительные. - Постучать, - шептал Башкин и поворачивал вугол, - постучать и сказать: Я прошу... Я прямо требую..." - и Башкинускорял шаги, он все быстрее метался от угла к двери.

Шаги в коридоре удалялись.

"Да, просто постучать", - и Башкин уж не шел, а разбегался кдвери. Онстукнул. Стукнул, размахнувшись, но ударил дрябло и сейчас же отбежал в