Виктор Вавич - Страница 54

угол.

- Да ведь, черт его дери, в самом деле... в самом деле, черт егосовсем подери, - захлебываясь, вслух говорил Башкин и неверной рукой сновастукнул косточками кулака.

"Черт же возьми, действительно" - задыхался на ходу Башкин. Он всешире и шире шагал, он распахнул пальто.

Шаги по коридору стукали теперь у его двери.

"Да что же это в самом же деле, чертовщина какая, в самом деле".Башкин сделал даром три оборота по камере, и сам уж не разбирая, чтобормотал, он стукнул костяшками в дверь.

Шаги тверже застучали в коридоре. Башкин стоял в углу и, затаив дух,ждал. Шаги стали у его двери. Скрипнул глазок, и замигал едкий глаз безброви. Башкин, не дыша, глядел на дверь. Забренчала связка. Повернулсяключ. Башкин окаменел в углу. Надзиратель не спеша подступал, целясьприщуренным глазом на Башкина. Оставался шаг.

- Я господина... офицера... просил сказать...

- Ты стучать, сволочь? - процедил с шипом надзиратель и глянул однусекунду, - Башкин увидел, что все может быть, все.

И похолодало под ложечкой, и в ту же секунду надзиратель стукнулБашкина коротко, резко за ухо. Башкин свали��ся, он тихо ахнул и держалсятряской рукой за холодный пол.

- Рвань паршивая! - крикнул надзиратель и толкнул ногой Башкина вгрудь.

Башкин плюхнулся в угол и сидел, раскинув на полу ноги. Надзирательнагнулся и - все полушепотом - сказал:

- Я тебя выучу, суку, выучу! - И два раза стукнул Башкина по носуключом.

Башкин не знал, больно ли, Башкин не заслонился рукой - руки обвисли,как мокрые тряпки, и мертвые ноги, как чужие, лежали на полу. Брюки ссапогами. Надзиратель не спеша вышел и щелкнул замком.

Башкин сидел недвижно, сидел несколько минут и вдруг завыл. Завылсобачьим голосом. Он сам испугался, что у него может быть такой голос. Онстал всхлипывать, он вздрагивал, икал всем телом. Он упал совсем на пол,ему давило горло, и с хрипом еле прорывался воздух. Он бился в углу, и емухотелось скорей, скорей умереть от этого удушья.

Первый раз в жизни с ним была истерика, и он не знал, что от нее неумирают.

Через час всхлипывания стали реже, вольней. Башкин со страхом заметил,что проходит, проходит! Он сам поддавал ходу этим спазмам. Но они уж усталоподнимались реже и реже.

Он оглядел камеру. Что это? Башкин привстал: койки не было. Совсем,совершенно не было. Он понял, что ее вынесли, вынесли тогда, когда он билсяв углу на каменном полу.

Башкин старался свести дрожавшие челюсти, ему хотелось стиснуть зубы.Они прыгали, бились. Башкин судорожной рукой рвал под пальто рубаху, лежана полу. Он рвал ее полосами, не глядя. Рука верная и хваткая, как не егорука, сама рвала эти полосы, связывала, скручивала в веревку. Оннаслаждался, он со страстью рвал подкладку на пиджаке, на пальто. Рвал искручивал, свивая жгутами, жгуты связывал. Сторожил глазок в дверях. Онприладил петлю, обмотал вокруг шеи. Тепло, благодарно и так утешительнобыло, когда облегла матерчатая веревка вокруг усталого от рыданий горла. Онстягивал ее туже и туже, с сладострастием обтягивал вокруг шеи. Башкинискал глазами, куда бы прицепить свободный конец жгута. На грязных стенахне было ни гвоздя, ни выступа. До окна не достать. Стол, стол! И Башкинмерил глазами, сколько надо еще веревки, чтоб обмотать вокруг стола, чтоторчал из стены.

Он подполз к столу с туго обтянутой вокруг горла петлей, быстрообмотал и привязал под самый край себя за шею. Он лег спиной и постепеннообвисал всем телом. Петля держала и мягко, сладостно давила. Башкин отлегеще. Дыхание судорожно рвалось в груди. У Башкина слезы стояли в глазах. Ивдруг он почувствовал, что он падает, веревка рвется, тянется, и Баш-кингромко стукнулся затылком о каменный пол. И в тот же момент затопали шаги удвери. В камеру вошли двое - и тот маленький, что тогда еще грозил связкойключей.

- Ты вот что, ты вот что! - слышал Башкин шипящий шепот. - Тывешаться, стерва, вешаться!

Башкин закрыл глаза. Рука схватила его за волосы, приподняла. С негорвали петлю. Башкин крикнул. Но его ткнули лицом в чьи-то суконные колени.

- Стягай с его все!

Башкин вертелся, вился. За волосы его крепко держал надзиратель идавил лицом в шершавые колени. Другой срывал с него одежу, сапоги,порванное белье.

- Я и шкуру с тебя, рванина собачья, сдеру, и шкуру!.. - И Башкинвзвизгнул: связкой ключей огрел его по заду надзиратель. - Ты мне вешаться,вешаться. Молчать, анафема, молчать мне.

И он шлепал Башкина связкой по голому телу.

- Пикни мне - шкуру сдеру! - заскрипел старший. И встал. Но Башкин неслышал. Он лежал на полу голый и слабо ныл, как человек без памяти.

Бубенчики

С НЕБА падал веселый мягкий снег. Первый настоящий снег. Старик Тиктиннадел свою боярскую шапку, глянул в зеркало, поправил и вышел на службу. Исразу из дверей белая улица глянула веселым белым светом. Новым, радостным.Тиктин глядел на снежинки, они не спеша падали, как напоказ. Тиктин бодрозахрустел по песку на тротуаре. Извозчик, весь белый, процокал подковамимимо, и кто-то поклонился с извозчика. Тиктин заулыбался и радостно взялсяза любимую шапку. Совсем другая стала улица, другой какой-то белый город.Опрятный, чистый, заграничный какой-то. На углу мальчишки бросалисьснежками и притихли, пока пройдет борода и бобровая шапка. Тиктин улыбалсямальчишкам, весь уж в снегу. Глуше стал стук, и звонче голоса. Вся улицаперекликалась, и стоял в белом снегу беззаботный звон извозчичьих бубенцов.

- Барин! Барин! - Как звонко Дуняша догоняет, в одном платке, красная,