Виктор Вавич - Страница 60

привстала, уцепясь за борт коляски. Виктор подскочил, он вмиг подлетел иуцепился за уздечку. Повис. Фуражка слетела, покатилась.

- Пусти! - орал кучер. Он ударил по лошадям. Вавич отлетел на тротуар,ударился о дерево. Коляска прокатила мимо.

Мальчишка нес фуражку, оглаживая рукавом. Толпа гудела, смеялась.

- Кого там? - знакомый бас. Пристав, старик пристав глядел, как Викторприлаживал фуражку. - Опять вы! - И пристав отвернулся.

Виктор протиснулся втолпу, расталкивая публику. Все реже, реже стоялнарод. Сзади чухал насос, трещал пожар, красными вздохами полыхала улица, аВиктор на тряских коленках шагал, шагал, шашка болталась спереди и биланогу.

В гостинице швейцар низко снял шляпу. Виктор не глядел. А швейцарбежал за ним по лестнице и говорил что-то, совал в руку.

- Да послушайте, господин надзиратель. Вавич стал. Зло сжав зубы,глядел на швейцара.

- Телеграмма-с, господин надзиратель.

Вавич зажал телеграмму в руке и бросился в номер.

"Встречай завтра 8.40 утра. Груня".

- Грунечка, Грунечка, - шептал Виктор и прижимал бумагу к лицу. -Грунечка, все тебе скажу. Грушенька, милая ты моя.

И ему хотелось закутаться в Грушенькину теплоту, во все ее мягкоетело, завернуться, ничего б не видеть. И он крепче прижимал к лицутелеграмму и закрывал глаза.

Догорела свечка, а Виктор все сидел, не раздеваясь. Он положил руки настол и лег на них головой, с телеграммой под щекою.

Фонари

АНДРЕЙ Степаныч не пошел своей обычной дорогой домой. Он представилсебе обед дома, салфетку. Анну Григорьевну напротив - читала уж, наверно,Саньку - этот уж черт его знает что думает. Совершенно неизвестно, чтодумает. И он примерил в уме, как он спросит после второй ложки горячегосупа:

"Читали?" И если не читали, придется прочесть. И Анна Григорьевнаспросит: "А это верно, что ни одного еврея?"

А вот что всякая сволочь дергает его за бороду на этом базаре инахлобучивает ему шапку по самые усы, - так этого она не заметит. Анахмуриться на этот вопрос - опять: "Не понимаю, чего ты злишься".

И доказывать, что не злится. И сначала, как свернул, Тиктин не знал,куда пойдет, а теперь наверно знал и прибавил шагу, тверже глядел впрохожих. В домах зажигали свет, от этого на улице казалось темней, извездочками вспыхивали вдали газовые уличные фонари: то справа, то слева.Тиктин шагал по тихой улице - белыми пухлыми подушками лежал снег наподоконниках, мягкие шапки на тротуарных тумбах, спокойным белым горбомстояла крыша подъезда, а на спущенных шторах - тихие тени, и так уютноказалось все за этими шторами: тихий праздник тлеет. Тиктин - в темныйподъезд. Направо дверь. Тиктин достал из шубы свежий платок и тщательновытер усы и мокрую бороду, разгладил, прибрал, потопал, сбил снег и нажалзвонок.

- Боже мой, Андрей Степаныч!

Андрей Степаныч в маленькой чистенькой прихожей целовал руку. МарьяБрониславна улыбалась довольно и радостно и пожималась в вязаной бугоркаминакидке. Марье Бронис-лавне сорок лет, она чем-то всегда больна и целыйдень читает "Вестник иностранной литературы" и "Мир Божий".

Тиктин взглянул, как хорошо на ней, чуть задорно висит на косых плечахвязаная накидка, и умные, умные какие глаза.

"Умная баба!" - подумал Тиктин и с удовольствием стал раздеваться.

"Несомненно неглупая особа", - Тиктину приятно было видеть на стуле укушетки пепельницу и раскрытый толстый журнал..

"Анна Брониславна глупей, глупей! Это верно про них говорят".

Анна Брониславна подталкивала коленом тяжелое кресло к столу. Тиктиншаркал, - он шаркал замечательно: со старинной кавалерийской грацией.

Круглый стол был накрыт на три прибора. Тиктин знал, что третий длямужа умной Брониславны, и он придет поздно с железной дороги. Умная МарьяБрониславна шепнула что-то по-польски сестре, и та стала доставать избуфета еще прибор.

В этой маленькой комнате пахло легким табаком, от натертых полов шелвосковой запах мастики, посуда как-то мило и конфузливо бренчала у глупойБрониславны в руках, и глупая Брониславна сразу заходила на цыпочках сприпрыжкой и опустила глаза, а умная Брониславна искрила большими зрачкамис кушетки прямо в глаза Тиктину, приподняв свое левое плечо. Устроилась,приготовилась и картинно стряхивала пепел в раковину.

- Ну-с, рассказывайте! - И Марья Брониславна на правах больнойподобрала ноги, забилась в тень в угол кушетки. Тиктин скорбно нахмурился.

- Да веселого мало.

Марья Брониславна сочувственно сдвинула брови.

- А что случилось?

Глупая Брониславна на цыпочках вышла вон, и слышно было, как затопалана кота в кухне.

- Дети... - вздохнул Тиктин и, подперев подбородок, стал глядеть вугол.

И Тиктину вдруг показалось самому, что именно дети, Наденька и Санька,дети - это и есть его сердечная рана. И он скорбно глядел в угол и краемглаза видел, как Брониславна подалась вперед и, вздохнув дымом, слегкапокачала стриженой головой.

Брониславна глядела на папироску.

- Что ж они? - не поднимая глаз, шепотом сказала Брониславна.

И вдруг Тиктин повернулся тяжелым корпусом на кресле и, потряхиваяпятерней в воздухе, стал горячо говорить:

- То есть ни секунды покоя, ни единой минуточки, и вот весь буквальнокак на иголках. Я же совершенно не знаю, то есть вот нистолько, - и Тиктинщелкал, щелкал ногтем большого пальца, - вот ни такой капельки не знаю, чтовокруг меня делается. Ни малейшего намека.

Брониславна закинула голову и глядела широкими, возмущенными глазами,