Виктор Вавич - Страница 67

Надя резко обернулась вперед, куда глядела Таня.

- А, - сказала Надя, - ты это куда? - и снисходительно улыбнулась. -Знакомься - мой брат. - Таня стала против Саньки, одну секунду глядела емув растерянные глаза и тогда протянула руку.

Санька взял ее руку в черной перчатке, взял неловко, как будто брал вруку книгу, риза ползла из-за пазухи вниз, и Санька нелепо прижимал локотьк своему животу. Таня чуть усмехнулась. Она пошла за Надей, оглянулась сплощадки. Она повернула голову, глядя через плечо сверху, и вдруг что-тородное и преданное мелькнуло Саньке, будто спало жестокое серебро. Нотолько на миг, на миг. Санька в неловкой позе стоял, держась за живот. Ризасползла, он не мог двинуться, ждал, пока они уйдут. Надя все не попадалаплоским ключом в щелку замка.

"Все, все теперь пропало, - думалось Саньке. - Больше она так непосмотрит. Подарила, не умел принять, она раскаялась, что оглянулась.Теперь за дело и больше ничего". И Санька подкинул тяжелый сверток на плечои зашагал вразмашку. Сплюнул в сторону. И, как чужая, привередливошевелилась булавка с лилией, когда Санька нажимал на ризу, что топорщиласьпод шинелью. Оглохли уши, и, как через вату, бубнил людской говор. Вчасовом магазине Санька увидал - половина четвертого.

- Двугривенный хочешь? - сказал Санька извозчику, сказал грубым,ломовым голосом. - А не хочешь, стой здесь до вечера.

Извозчик смутно глянул и без слов мотнул головой на сиденье.

На улице было серо, когда Санька вышел из ломбарда. За ризу далидвадцать восемь рублей. Ломовой голос не выходил из глотки, и Санькаругался с букинистами и хлопал стеклян- ными дверями. Он кричал на ты:

- Брось дурака клеить! Что оно - краденое?

Плевал в пол, стукал книгами о прилавок. Было уж больше пятидесятирублей.

"Послать! Как его послать, - тем же ломовым голосом хрипел в умеСанька. - Помню я, что ли? Головачеву, Головлеву, Головину, дьяволу взубы". И не хотелось соглашаться, что Головченко, учителю Головченке надопослать деньги, а он уж будет знать, что это для Алешки. Санька решил пойтина Слободку, шлепнуть Карнауху на стол деньги, - посылайте уж там сами, ато черт его там знает, головлей этих напутаешь. Санька поднял воротник,закурил. Он засунул руки в карманы и, подняв плечи, стал толкаться в гущелюдей, что черным током лила по белой улице.

У старухи

ТАЙКА стояла на коленках, на коврике, в головах у маминой кровати. Вкомнате было полутемно, и затейливой звездой разливался на замерзшихстеклах уличный фонарь.

- Мамулечка, - шептала Тая и поправляла подушку, - мамулечка, милочка.Витя женится, кажется. Что это? Не клоп? Нет, так только, - шепталаскороговоркой Тайка и обдергивала одеяло, ползала коленками по мягкомуковрику.

- На ком же, на ком? - громко сказала старуха и повернула на подушкеголову. - На ком же это?

- Да еще неизвестно, - бормотала Тая, - кажется, на Сорокиной, наГруне.

И Тайка видела, что старуха силится приподнять голову, чтоб поглядетьей, Тайке, в глаза.

- Это... какая же? Не припомню такой. Здешняя?

Тая кивнула головой.

- Что ж не привел, не показал? Ну, вот как... теперь все так, - истаруха опять потонула затылком в подушке, и Тайка не сразу увидела, чтобез звука, одними слезами заплакала старуха. Неподвижным казалось белоелицо в полутьме, только блестели при лампе две слезы.

- Мамочка! - сказала Тайка, задохнувшись. - Маленькая, миленькая.Витька пишет, что благословить просит. Мамочка хорошенькая, - и Тайка сталацеловать старуху в мокрые глаза, - она любит тебя, она хорошая, красивая,добрая. Высокая, вот! - Тайка вскочила на ноги и на аршин выше себяпоказала рукой. А мать повернула голову и смотрела, внимательно смотрела,как показывала Тайка. - Она очень любит...

- Что ж, любит, - и старуха слабо мотнула здоровой рукой, - не придетдаже. Как любить... не видевши? Господи, Христе милостивый, - тряскими отплача губами сказала старуха. - Господи, сама б пошла, - ведь калечствомое... что же это? Боже... ты... мой!

- Маменькин миленький! - У Тайки слезы встали в горле. - Ей-богу,только боится она. Она хочет... боится. Позволь - придет. Страшно хочет.Маменькин!

Тайка выбежала, выбежала так, будто Груня в прихожей ждала только, чтовот - позовут. Тайка на ходу застегивала пальтишко, кутала голову вязанымплатком. Захрустели морозные мостки. Тайка чуть не бегом пустилась вверх поулице. Тайка перебежала площадь и тут только сунулась в карман. Одиндвугривенный был завязан в уголке платка.

- За двугривенный к тюрьме, - сказала Тая извозчику.

- Шесть гривен положите! - гулко по морозу отколол слова извозчик, ивесь извозчичий ряд шевельнулся, оглянулся. Тая шла вдоль ряда.

- Куда везти-то?

Но уж молчала и шагала скорее. И вдруг голос над самым ухом:

- Случилось что-то? Нет?! В самом деле? Тая быстро мотнула головой -он, он, Израиль. И застукало сердце, как будто не было его раньше.

- Нет, я, кроме шуток, - говорил Израиль и шагал, загребая ногой. -Может, несчастье, я знаю?

- Ой, мне скорее надо, - говорила Тая, запыхавшись, и еще быстреезасеменила.

- Куда ехать? - крикнул последний извозчик.

- Нет! В конце концов, куда ехать? - и Израиль придержал Таю за рукав.Тая глянула на него, улыбаясь и часто дыша.

- В тюрьму, в тюрьму!

- Что? - наклонился Израиль. - Кто-то у вас сидит? - спросил оншепотом. - Нет, а что?

- Там подруга, подруга, - говорила Тая, - к смотрителю, к знакомым, -тараторила Тая. Израиль все тянул ее за рукав вниз. - Надо скоро, скоро, -и Тая хотела двинуться. Но Израиль улыбался и не отпускал рукава.