Виктор Вавич - Страница 7

отцепить ее и толкнуть туда, на середину, на стрежу, где все весело поетсяи вертится. Или уж жизнь стала другая?

Ей хотелось подойти и объяснить Наденьке, как надо. Сесть рядом итолком рассказать. Она раз даже встала и пошла к Наденьке в комнату. Ноподошла, глянула на Наденьку с книжкой и спросила упавшим голосом:

- Ты все свои платки собрала? Ведь завтра стирка.

И вышло так горько, что Наденька даже удивленно вскинулась от книжки.

"Нет, - думала Анна Григорьевна, - ничем, ничем не вылечишь". Ейказалось, как будто калекой родилась дочь, и теперь только жалеть - одно еематеринское дело. И эти книги, что подбирал ей порой Андрей Степаныч,горько повернулись в душе у старухи. Вон они ровными стопками стоят настоле. Никогда их не смотрела Анна Григорьевна. С мокрыми глазами прошлаона в свою спальню. Некому ей было рассказать свое горе.

Чревато

И ВОТ с того самого обеда, когда Наденька прищурилась на отца и ничегоне ответила, Андрей Степаныч горько обиделся. Но Анна Григорьевнавстревожилась, всполохнулась. Пугливая радость забегала в Анне Григорьевне."Да неужели, неужели, - втихомолку от самой себя думала старуха, - ведь нета Наденька, не та стала. Тайна какая-то. Неужели, неужели победила? Иходит, как с короной. Кто, кто оценил ее Наденьку? Кто влюблен? Толькопочему все по-злому как-то? Гордо, да не весело. Ну да ведь и заждаласьже!"

И Анна Григорьевна не спрашивала, дышать боялась на Наденьку, чтоб несдуло как-нибудь этого, как ей показалось, победного. Ожила старуха, важнейстала садиться, чай разливать и с Андреем Степанычем совсем сталамалословна, как будто у ней с Наденькой своя женская, серьезная и важнаятайна завелась.

Спросит Андрей Степаныч за чаем:

- Не знаешь, Анна Григорьевна, не приносили июньское "Русскоебогатство"?

Анна Григорьевна отмахивается головой.

- Ах, не знаю, право, не знаю. Может быть, и приносили. - А потомобернется к Наденьке и скажет другим голосом: - Ты видала, Надя, тамприходили мерить, у тебя там на диване оставили?

Андрей Степаныч вычитывал новость из газеты: политическую, грузную,замысловатую новость. Вслух прочитывал нарочитым, напористым голосом.Прочтет и многозначительно глянет на дочь, на жену: что, мол, скажете,каково?

Наденька только тряхнет головой в его сторону и завертит ложечкой встакане.

Наденька знает, что надо только улыбаться на эти тревоги: Клейгельсили Трепов? Такие вот, как отец, сидят, как раки под кокорой, и маститоусами поводят. "Покраснеют только, когда их сварят в котле революции".Наденька запомнила: это один студент говорил.

Анна Григорьевна молча взглянет на мужа и подумает: "Никогда он ничегоне понимал и такой же нечуткий, как и все мужчины. И Наденькин, наверно,такой".

Андрей Степаныч сделал паузу, ждал реплик. Анна Григорьевна глянула нанего упорно, даже вызывающе, отвернулась и покрыла чайник накидкой в видепетушка.

Андрей Степаныч недоумевающе глянул, даже снял пенсне. Потом сноваприладил его на нос и вполголоса пробасил в газету:

- Нет, а мне кажется это очень и очень того... значительным и даже...сказал бы: чреватым!.. очень даже.

Потом совсем обиделся и уперся в газету, читал "Письма из Парижа" иважно хмурился. Письма - глупые белендрясы одни, никогда их не читалТиктин, теперь назло стал читать. Ничего не понимал, все думал: "Почемувдруг такая обструкция?" Но до расспросов не унизился. Хоть и больно было.

Валя

НАДЕНЬКА, не раздеваясь, прошла к себе в комнату. Прошла, не глядя посторонам, но никого не встретила. Она повернула ключ, положила на полтвердый пакет в газете и сморщилась, замахала в воздухе ручкой, - больнонарезала пальцы веревка.

Наденька жадно и благоговейно присела над пакетом - вся покраснела,запыхалась.

Первый раз сегодня ее называли прямо "товарищ Валя", первый раз ейдали "дело". Сохранить у себя эти листки. Журнал на тонкой заграничнойбумаге, И он говорил - имени его она не знала - глухо, вполголоса:

- Товарищи рисковали... перевезли через границу... теперь это здесь.Не провалите.

Наденька трепала узелок тугой бечевки и мысленно совалась во все углыквартиры. И куда ни сунь - ей казалось, как будто эта тонкая серая бумагабудет светить через комод, через стенки шкафа, сквозь подушки дивана. Онаоглядывала комнату и в нижнюю часть трюмо увидела себя на корточках на полу- из красного лица смотрели широкие синие глаза. Трюмо было старое,бабушкино, в старомодной ореховой раме. Такие же испуганные глаза вспомнилаНаденька - свои же, когда она, лежа на диване против зеркала, представляласебя умершей.

И все встало в голове. Вмиг, ясно и тайно, как оно было.

Наденьке двенадцать лет. Все ушли из дому. Наденька обошла квартиру:не остался ли кто? Днем не страшно одной: наоборот, хорошо. Никто не видит.Можно делать самое тайное. Наденька выгнала кота из комнаты - не надо, чтоби кот видел, - заперла дверь. Посмотрела в трюмо. Трюмо старое, бабушкино.Оно темное, пыльное. Пыль как-то изнутри - не стирается.

Наденька спешила, чтоб кто-нибудь не помешал, не спугнул. Руки дрожалии дыхание срывалось, когда она укладывала белую подушку на диван. Потомкружевную накидку. Рвала ленточку в тощей косичке, чтоб скорей распуститьволосы. Она расстегнула воротничок и загнула треугольным декольте. Легла надиван, примерилась. Расправила на подушке волосы, чтоб они леглиумилительными локонами. Закрыла глаза и, прищурясь, глянула в зеркало.

"Такая прелестная, и умерла - так скажут, - думала Наденька. - Войдут