Виктор Вавич - Страница 81

и пригладил. Наденька вдруг откинулась в угол, слабо сползла спиной, иФилипп услышал: плачет, плачет; всхлипывает и глотает слезы.

- Да брось, дурость это, дурость, ей-богу, - шептал наугад Филипп игладил Надину шапку - мягкую, ласковую. - Брось, не надо, ну чего? Вселадно, - говорил, как попало, Филипп, и под рукой клонилась Надина голова.Наденька уперлась лбом в плечо Филиппа, и он чувствовал, как вздрагивает ееголова от плача.

Кто-то затопал снаружи, стукал ногами, скреб о ступеньку снег.

- Отворяйте, - шепнула Наденька, сунула Филиппу ключ. Филипп мигом,живой рукой ткнул ключ и повернул два раза.

Андрей Степанович посторонился, чтоб пропустить выходящих, Надя безслов кивнула отцу.

- Ты скоро? - спросил Тиктин.

- Яблоки куплю и назад, - крикнула Надя. Вышло, как в театре, громко ис дрожью. - Идемте, - сказала Надя тихо Филиппу.

- Зачем? Давайте я сбегаю, а вы обождите, - сказал Филипп и прыжкамиперебежал дорогу: на углу светил ларек.

Надя вернулась. Она прошла мимо отца в двери. Пошла по лестнице всескорей и скорей.

- Куда ж ты? Надо ж подождать, - громко сказал в пустую лестницуАндрей Степанович.

- Ничего не понимаю, - сказал Андрей Степанович, передавая АннеГригорьевне в прихожей пакет с яблоками.

- Для больного, для больного, - сказала Анна Григорьевна и сделаластрогое лицо. - У нас больной. - И Анна Григорьевна с морозным пакетом вруках на цыпочках пошла в кухню.

Стенка

КАК назло стоял ясный полный месяц на небе. Не смахнуть, не стереть.Заслонить нечем. Морозная ночь тихо застыла в небе. Снег хрупко шумел.Филипп, как в воде, шел по колено в снегу задами, мерзлыми огородами.Далеко звонко лаяла одинокая собака. Филька брюхом перевалил через мазаныйнизкий забор. Стукнул реденько семь раз в темное стекло. Чуть скрипнуладверь, и голос:

- Филька!

В комнате было густо накурено, соломенные стулья стояли вразброд. Егорхмурился, ерошил жирные волосы с проседью.

- Только ушли. Триста штук, - Егор ткнул носком под кровать.

- Ну как? - вполголоса спросил Филипп.

- Вот то-то, что как, - и Егор сердито поглядел на Филиппа. - Как?Как?

- Дельно все же? - сдержанным голосом сказал Филипп.

- И дельно, и все есть, а чего надо, того нет.

- Чего?

Егор молчал, загнул в рот бороду, кусал волосы.

- Крика нет! Вот чего надо. Все есть, как по книжке. На вон, читай, -и Егор кивнул головой на стол.

Филипп взял бумажку. Печатными лиловыми буквами четко было написано:

"Товарищи рабочие! Товарищи котельщики!

Знайте, что забастовка котельного цеха нарочно вызвана темными силамиреакции, капиталистов, ваших хозяев и их верных псов - полиции и жандармов.Провокаторы пускают слухи, что на товарищей котельщиков все цехи, всерабочие завода смотрят как на последних людей, что их горе для всех чужое.Эти слухи подхватывают малосознательные товарищи и повторяют то, что имвнушает провокация. Хозяева и охранка знают, что рабочие копят силы,организуются шаг за шагом, чтобы дружным усилием сбросить гнет рабства,чтоб добиться лучшей доли. Охранники боятся, чтоб не выросли силы рабочих,и хотят найти повод, чтоб разбить эти силы, пока они еще не окрепли,поселить вражду среди рабочих, вызвать забастовку слабой группымалосознательных товарищей. А потом жестоко расправиться, смять, разбить ирастоптать молодой росток пролетарского движения, бросить в царские тюрьмытех, кто опасен царю и капиталистам. Товарищи! Не поддавайтесь провокации.Забастовщики играют в руку хозяевам и охранке.

Да здравствует единение рабочих!

Да здравствует единение пролетариев всех стран!

Н-ский Комитет РСДРП".

- Вот, сукиного сына, - сказал Егор, когда Филипп поднял глаза отбумажки, - вот: надень валенок на кол и звони.

- Так что ж теперь? - спросил Филипп, с испугом спросил и хотелпоймать глаза Егора.

- Что? Ждать нечего, надо, чтоб с утра было по всему заводу. Все одно.

- Раньше утра будет.

- Что зря-то... - и Егор отвернулся.

- Давай, - сказал Филипп и встал. Встал прямо, как разогнуласьпружина.

Егор нагнулся и взял из-под кровати сверток.

- Ты как же? Смотри, - и Егор пошатал головой, - по всем стенкамгородаши, стерегут завод, что тюрьму, туды их в дышло. Гляди.

- А! Я уж знаю, каркай тут, - Филька досадливо сморщился. - Ну ладно.Пошел я.

- Ни пера тебе... - бормотал Егор, по коридору шагая за Филиппом.

Филипп вышел. Огляделся. Ночь стояла на месте. Все так же лаяладалекая собака.

Снег сладко щурился на луне, и темными каплями шли Филипповы следы отзабора. Филипп перелез и, ступая в свои следы, пошел по пустырям. Шелнеторопливо, не оглядываясь. И, только когда вошел в твердую тень впереулке, стал и прищурился на пустырь. Спокойно млел белый снег и,казалось, тихо дышал, поднимался. Филипп круто повернулся и бойкими шагамипошел теневой стороной. И как захлопнулась дверка внутри - и ноги сталиповоротливей. "Плакала тут, в плечо", - и Филька дернул, тряхнул правымплечом. Нахмурился, поддал ходу. Сказал: "до утра будут". Так будут...Перерваться! Заводская стенка - та, значит, что к пруду, в тени вся. А вту, что к площади, бьет в нее луна, мажет светом. И Федька остался взаводе, забился куда-нибудь, они уж, мальчишки, знают, знают, черти: когданадо, не сыщешь, - его как ветром сдуло. Теперь надо швырнуть всю этумузыку через забор и чтоб упала в угол, а Федька подберет, как уговорено.Рассует, расклеит всюду... А вдруг проспит, как сукин сын? И Филипп сжималчелюсти так, что играл живчик в скулах. Провалит мерзавец - и стыд и в