Виктор Вавич - Страница 82

дураках: похвастал.

За заводской стеной белыми шарами таращились электрические фонари.Филипп издали видел, как у ворот копошилась черная кучка городовых. Филипппошел проулком в обход площади. Две собаки залились бешено, лезли,карабкались со двора на низкий забор, и вмиг весь проулок зазвенел от лая.Филипп стал в тени, стоял, не шелохнувшись. Глядел вперед, в проулок, гдебелел открытый снег. Две черные фигуры вышли из-за угла. На белом снегустояли, как вырезанные, городовые. Они постояли и двинулись вдоль проулкапосреди дороги. Собаки наддали лаю. Филипп видел кругло одетых городовых, вваленках, уж в двадцати шагах от себя. Филипп осторожно передвинулся кзабору и лег. Он вытянул из-за пазухи сверток и сунул рядом в снег.

"В случае чего - я пьяный", - решил Филипп. И вдруг пес перескочилчерез заборчик и бросился на городовых. Другой! Машут ножнами. Вертятся.Филипп вскочил, поднял сверток и, легко шагая, быстро пошел под забором. Онпрошел городовых, не оглянулся, видят ли, он спиной знал точно, где они, иза лаем сам не слышал своих шагов.

"Вот он, вот поворот, пять шагов".

Филипп не побежал, хоть просили ноги; Филипп прошагал эти пять шагов иобтер угол плечом, когда повернул, - и тогда дал волю ногам. В три скачкаспустился к пруду. Пруд с талыми берегами парил теплой, грязной водой.Туман важно висел над прудом, перемывался в лунном свете.

"Теперь берегом, вали берегом", - гнал себя Филька.

Заводская труба торчала из-за косогора, черным чучелом в темном небе."Теперь в самый конец, в конец темной стенки". Филипп осторожно выползал,он глядел что есть мочи на темную стену, а она стояла черной дырой, и воттут, может быть, прилеплен к ней черный городовой. Три, может быть...полдюжины...

"Пойти прямо к стенке, не дойдешь - схватят. Выйдут, как из стенки, -и готов... Не ведь с холоду заходят, затопочут ногами. Услышу!" Филиппслушал, лежал в снегу, часто дышал, не было холодно, он не почувствовалтела, хотелось только стать меньше, чтоб не видать было, и глядел, гляделна черную стенку.

Стенка молчала.

В переулке еще брехали собаки и мешали слушать. Прошло много времени,стало резать, слезить глаза, - стенка молчала. "Подбежать? - подумалФилипп, и на миг стиснуло дыхание, натуга пробежала в ногах. - А вдруг...Нет!"

Филипп опустился вниз, отдышался. Пошел, неслышно шагая, дальшеберегом, туда, где конец стенки, где с двух сторон темный угол. Не тот, чтоуговорились с Федькой, а другой по той же стенке. Филипп выполз наверх;теперь ему было видно вдоль всю стенку, видно было, как резким отвесом шелугол и ясно обозначилась черная фигура. Фигура двигалась вдоль стенки: ясновидать - сюда идет. Дошел, вот дошел до этого угла и исчез. Повернул вдольдругой стены. Филипп больше ничего не думал и не знал, дышал ли. Он яснослышал, как скрипел снег у городового под валенками. Городовой мог всякуюминуту повернуть назад, а сейчас - спиной. Еще отпустить? И вдруг Филиппподнялся и пошел, пошел в шаг городовому большими саженными шагами, - вотсемь шагов - и побежал меленько, скоро, мышью, вдоль стены, к дальнемууглу, что условлен с Федькой. Он не добежал и швырнул пакет через стенку, -рука сама махнула, не чувствовал веса, - и, отвернув от стенки, опрометьюбросился к откосу, к пруду. И сразу несколько свистков пронзительнымгрохотом затыркали сзади. Филиппу где-то далеко они отдались, головашумела, и Филька мчал топким, склизким берегом над самой водой.

Он слышал, как сзади заохали испуганным и ярым духом:

- Стой! Стрелять буду!

Филипп пробежал еще. Стал на миг, еще пробежал. Хлопнул выстрел, какраскупоренная бутылка.

Филипп лег на тонкий ил. Скатился в теплую воду. Тужурка пузыремвздулась вокруг него. Дальше, вглубь, пятился Филипп в черную воду. Онприкрыл лицо шапкой и уткнулся в жидкую грязь. Шаги скрипели ближе, иближе. Филипп не дышал, вытянулся, и только голова все сильней, сильнейвдавливалась в мокрую землю.

- Вот сукин сын, скажи ты, - задохшимся хрипом говорил голос, изамедлились шаги.

Но уши не хотели слышать. Замер слух, и до боли сжались веки.

Ножик

"ВОТ тут, тут она сидела, - думал Санька и прижимал ладонью сиденьесанок рядом с собой. Он все так же сидел слева на отлете, как будто ехалвдвоем. - Теперь она поднялась уже по лестнице, сейчас в квартиру входит.Одна".

И Санька видел, как Таня входит в комнаты. Его Таня и комнаты его. Всеравно его. Хоть немножко. Гордая кровь грела грудь. Санька выпрямился наизвозчике, распахнул шинель. Улица мимо катила фонарями, туманными окнами.Высокая луна врезалась в небо. Санька не знал, что делать со счастьем,боялся расплескать, мутило голову.

- Прямо? - спросил кучер.

- Так, так, вали!

И все, все прилаживалось - и Надька, и Алешка, Башкин и мама-чудачка,- все, все венком стояло вокруг, и если б кому сказать, что Таня, Таня далапоцеловать на прощание руку. Санька достал из петлицы розу и поцеловал.Морозный ветер от скорой езды обдувал горячее лицо. Санька крепко жал рукойзадок сиденья. Держал руку, будто Танечка облокачивалась еще, легко изыбко.

Дома стали меньше, больше открылось широкого лунного неба.

- По саше прикажете?

- Дуй по шоссе, - и Санька полной грудью набрал лунного воздуха. Рысакбойко нес, и чуть виляли полозья по накатанной дороге. Справа туманнымибелыми точками светились вдали фонари над заводом. Опаловым маревом дышалпар над заводским прудом.

Деревянным стуком донесся револьверный выстрел.

- Стой, стой! - крикнул Санька.