Виктор Вавич - Страница 9

хлопнул ладонью по столу.

Секунду было тихо, и Наденька притаилась со стаканом в руке.

- Что ж это - самообложение? - насмешливо прогнусавил голос.

И вдруг роем, густо, быстро забубнили голоса, Надя слышала, какотодвинулось кресло, как шагнул отец, и стала наливать из графина воду. Донее долетели лишь обрывки фраз:

- Римляне, значит? Укрепление рабства?

- Результат? результат? результат? - старался перекричать голоса басотца, настойчивый, встревоженный. И во всех голосах звенела труба тревоги.

- Что же? Кто же? - слышала Надя хриплый больной голос. - Сидеть,сложа руки, ждать?

У Нади билось сердце: "теперь, теперь резануть правдой и этому судье влицо", и дыхание спиралось в груди; там, в кабинете, все те люди, тебольшие, взрослые - гости, приятели отца - их уважать и бояться привыклаНаденька - и она откладывала минуту. Она осторожно вошла в кабинет. Лампапод низким абажуром освещала дымный низ комнаты - ковер, брюки, ножкикресел. Наденька присела на подлокотник дивана - ее лица, она знала, невидно было в темноте.

Надя мысленно, наспех, внутренним голосом, репетировала, что онаскажет, - скажет три или пять слов, короткую фразу, сбреет, срежетнебрежным тоном, но в точку, с уничтожающим смыслом, повернется и уйдет, аони, пораженные, недоумевающие, останутся с открытыми ртами. И она слушалагул голосов, искала минуты, задыхаясь от волнения.

- Когда, вы говорите, поздно будет? Когда? - крикнул Андрей Степаныч.

Все на секунду смолкли. Не видно было, к кому обращался АндрейСтепаныч. И вот из угла ровный, небрежный, ненавистный Наденьке голосметодически начал:

- Я так понял, что тут боятся, что будет поздно, когда народ пойдетпрямо на бездельников, то есть на культуру, насколько я понимаю.

- Да, - сказал в тишину Андрей Степаныч,- тогда - пугачевщина!

Мутная тишина заклубилась в гостиной.

- Вы боитесь пугачевщины, то есть попросту народа...

Наденька сама испугалась своего голоса: не ее голос, но твердый.Андрей Степаныч вскинулся в ее сторону, в тревоге, в испуге. Все головыповернулись и замерли: Наденька не видела, но знала, что на нее смотрят. Намгновение Наденька подумала: "Так и кончить и не идти дальше". Страшностало. Но голос сам заговорил:

- ...Народа, масс, пролетариата, которому нечего терять и не за чтобояться. Против него направлены штыки и пули...

Наденька уж видела, что не выходит иронически, - другой голос говорит,не так, как думала.

- ...А народ идет к вооруженному восстанию, рабочие организуются всвою рабочую партию, и кто ее боится, тот связан с буржуазией, и царскимбюрократизмом, и нагайками.

Наденька почувствовала, что голос кончился и осталось одно частое,прерывистое дыхание, и в тишине это дыхание слышно, и вот теперь она можетзаплакать, а не гордо повернуться. Она чувствовала, как стучит кровь влице. Наденька разжала руки, прихватила юбку, будто боялась зацепиться, икрутым поворотом рванулась к двери. Она шла по столовой, опустив голову, сослезами на глазах.

- Наденька, что случилось? - остановила ее Анна Григорьевна вкоридоре. Но Наденька быстрыми шагами прошла в свою комнату, в темноту, иткнулась в подушку.

Анна Григорьевна засеменила в кабинет - разведать, что случилось, ктообидел Наденьку.

После Наденькиной речи в кабинете стало на минуту как будто пусто. Наминуту каждый почувствовал, что он один в комнате.

Кто-то щелкнул портсигаром, раскупорил тишину. Постучал бойкопапироской о крышку.

- Та-ак-с... - протянул Андрей Степаныч и наклонил свою большуюголову, развел бороду на грудь.

- Так-таки-так, - сказал медик и зашагал по ковру, пружиня колени.

Анна Григорьевна тихо стояла в дверях и ничего не могла понять, навсякий случай она улыбалась.

- Заводской митинг, - произнес судья и шумно пустил дым. АндрейСтепаныч думал, как резюмировать, но как-то не выходило.

- Идемте чай пить, - сказала ласково с порога Анна Григорьевна.

Все сразу поднялись. Гости жмурились на яркую скатерть, на блестящийсамовар.

- А здорово ваша дочь нас сейчас отчитала, - сказал судья АннеГригорьевне и льстиво улыбнулся.

А Наденька все слышала в ушах свой голос и не знала, что вышло. Ночто-то вышло, и вышло такое, что нет возврата. Куда возврата? Наденька незнала, где она прежде была. Ей было теперь все равно.

Ветер

ВИКТОР боялся первую неделю ходить в город, - чтоб не потянуло кСорокиным. Валялся на койке, шатался меж палаток. В субботу пять раз чистили подмазывал сапоги. К вечеру еще раз побрился. Трудно давалось время.Мечтал: "Хорошо бы заболеть. Лежал бы в госпитале. Уж там, как в тюрьме.Или вот проштрафился - и без отпуска. Возьму - испорчу ротное учение,загоню свой взвод так, что... что прямо под арест... Из-за нее".

Вавичу понравилось: под арест из-за нее! И пусть она не узнаетникогда... То есть пусть узнает, только чтоб не он сказал. А он еще будетругаться, что выдали.

Утром Виктор подумал:

"Могу же я навестить больную мать? У человека мать больна".

- Смешно, ей-богу, - сказал Вавич вслух.

Еще раз обшаркал щеткой ботфорты, проверил ладонью подбородок - чистоли побрит, - и зашагал к дежурному за увольнительной запиской.

Дорогой Вавич то вдруг поддавал ходу, то вдруг спохватывался и шелразмеренной походкой, в уме прибавлял: "честного пехотинца".

Честным пехотинцем он шагал торжественно и грустно - это пехота идетумирать: "надо уметь умирать" - это Вавич читал где-то. Честным пехотинцемон дошагал до Московской заставы и тут наддал. Он насильно свернул к себе