Виктор Вавич - Страница 92

видали. По дороге к станку спросил двоих - да кому какое дело до Федьки,черт его знает, может, и был.

Игнатыч делал второй круг по мастерской. И на ходу крикнул Филиппу:

- Нет?

Филипп помотал головой.

"Знает, черт пузатый, знает, наверно. Была, видать, ночью склока тут,с этим делом... Так почему ж тогда не сорвали листовку?"

Мастерская работала плотней, чем всегда, все молча, как приклеенные,стояли у своей работы, как притаились, как ждали.

И вдруг писк, тонкий писк прорезал рокот станков. Все дернулись,метнулся на местах весь народ. И отбойной волной покатил хохот.

Игнатыч за ухо вел Федьку. Федька визжал и болтался, свернув головунабок.

Игнатыч мерной походкой шел с Федькиным ухом в руке к Филиппу.

- Под листом под котельным дрых, сукин сын. По углам, прохвост,прятаться! Прятаться! - встряхивал Игнатыч Федьку. - Прятаться!

В это время гул, рев морской, тревогой ударил за окнами. Игнатычподался вперед, все еще не пуская Федькиного уха. Он раздул лицо и слушал.Несколько человек бросились и открыли форточку в замерзшем окне, хлопнулана блоке калитка, раз и два. Люди переглядывались. Озирались. Останавливалистанки, и только шлепали холостые ремни.

И вдруг сразу все глянули на калитку, и оттуда уличные, громкие голосакрикнули:

- Выходи! Выходи! Все выходи! Станови! Шабашьте! Выходи все! Людикричали, и голоса били, стукали:

- Все, все во двор!

За стеной шум надувался гуще, гуще, плескали под окнами отдельныеголоса. Кто-то пронзительно, заливчато свистнул в пальцы под самойфорточкой, и жуть махнула по мастерской.

- Пошли, что ли? А? - сказал кто-то громко, на всю мастерскую.

И все люди чуть двинулись. Двинулись одновременно сначала тихо, ипотом скорей, скорей, скорей, и у калитки черной кучей сбились, загудели.Филипп остановил станок. Брякнул инструмент в ящик. На ходу уже натягивалтужурку. Игнатыч спешным шагом пошел в свою загородку к телефону.

Во дворе было скверно, холодно, колкая крупа в лицо била с серогонеба. Черной дорогой вытянулся по небу вдаль дым из фабричной трубы. Ивдруг, как сорвался, завыл фабричный гудок. За��ыл с дрожью, с тревогой,покрыл шум людей, и все глядели туда, где вылетал и рвался на ветру белыйпар. Гудок оборвался, стало тихо. И вновь взорвало голоса. Люди шли,проталкивались на широкую площадь перед воротами. К окнам конторы прилиплибледные лица. Старый котел ржавым горбом торчал над толпой. На немтолпилась кучка людей. И вдруг один, в черной бороде, в темных очках,взмахнул рукой, вздернул вверх голову и замер - только ветер трепал чернуюбороду. Шум еще секунду длился и стал спадать, заглох, а человек все ещестоял, подняв неподвижно руку.

Настала секунда, когда выл только ветер, и человек громко, на весьдвор, крикнул, зычно, твердо, как скомандовал:

- Товарищи! - Он опустил руку и снова поднял и вытянул вперед передсобой: - Товарищи! Комитет Российской социал-демократической! рабочей!партии послал меня сюда, чтоб сказать вам, - выкрикивал человек.

Филипп влез на штабель угля, что серой горой стоял за котлом: весьдвор плотно был покрыт шапками, фуражками - мостовая голов, и казалось, -эта черная мостовая колебалась под ветром. Ему сзади плохо слышно было, чтоговорил комитетчик, долетали рваные выкрики, но Филипп смотрел на толпу, налица и видел, как заходили, заволновались головы, и вот уж отдельные крики,как всплески брызнули из толпы:

- Правильно!

- Верно, товарищи!

И гул взмыл и раскатился в ответ. Гул ударил туда, в котел, но человекподнял руку и крикнул:

- Товарищи! Еще раз повторяю от имени комитета партии: скоро бой!Берегите силы! Гнусная провокация толкает вас в яму. Долой забастовку!

- Долой!.. - ухнула толпа. - О-о-о-ой.

- Долой, долой-ой-ой! - визгнуло под самым котлом, поползли,покарабкались черные люди на скользкое железо... Филипп поднял брови,двинулся с угольной горки, обсыпался вниз с углем. Вот человек рядомсхватил уголь, угольную каменюгу и швырнул вверх в оратора, в бородатого.Филипп толкнул его в уголь и бросился к котлу. А там уже влезли, за ногиловили стоявших на железном горбу.

- Долой! ой-ой!

Кучка, свалка под котлом, и вдруг - бледный, высокий, молодой, всапогах, в полупальто, с черным козырьком над белым лбом, один осталсяторчать на железном горбу. Стал, как на казнь, как на последнее слово.

- Друзья! - крикнул бледный, и дрогнул голос над толпой. - Всемхолодно, на всех одежонка дрянь! А что нас греет, почему не пропадем ни наморозе, ни в голоде? Греет нас, что мы одно. Крепкое, плотное - кирпичнаястена. Потому и сволочь, что стоит за воротами, боится сунуться сюда, - ион махнул рукой к воротам, и все оглянулись. - Пусть они сунутся, - знают,что разобьют башку о кирпичную стенку. Пусть пулей снимут меня отсюда -одна щербина дырки не сделает. Пусть ружейным свинцом заткнут мне глотку,пусть прохвост разобьет камнем голову! Товарищи! Все мы в грязи, втоптаныногами этой сволочи в грязь, дух нам забили, грязью залепили рот... Надовстать во весь рост, и пусть падут все, все до единого - за наше право, занаше счастье. Не вытерпели котельщики, слава котельщикам!

И гул, гул, которого не мог понять Филипп, - радость? угроза? - гулпрошел по головам, а бледный кричал:

- Слава котельщикам! Не дали...

- Урра! - послышалось Филиппу.

- Пусть раскроют пасть все тюрьмы, - рвался над гулом голос оратора.

- Га-а-а! - поднималось в толпе.

- Пусть бьют штыки, воют пули, - крикнул поверх голов оратор.

Вздернул вверх головой, сердито, с вызовом. Гул шел сильней, сильней,